Пророк наедине с женой сетовал:
— Кто угодно мог подложить Айли яда, чтобы скомпрометировать меня или Храбрейшего и чтобы убить сына моего. Надо было изгнать его за гнев, а через некоторое время простить.
— Не сокрушайся, повелитель мой! Главное обвинение, что он вместо того, чтобы с радостью принять важнейшее Предназначение: сохранить для будущего тайного сына твоего и немедленно попроситься куда-то в дальний гарнизон ради безопасности мальчика и матери его — дал волю гневу своему и ревности своей, вообразив, что Айли мыслит лишь о тебе в объятиях нового мужа.
Такими коварными и льстивыми речами жена заглушила голос совести мужа своего.
А через несколько дней во время заседания синклита священников и настоятелей Йолура ждал неприятный сюрприз. Его доверенный прозелит, брат Цзу из Мирного Шжи, менталист высочайшего уровня, неожиданно при всех принялся его обличать.
— О, великий пророк! Твоё служение исключительно трудно и опасно. Любой неверный шаг на этом Пути требует немедленного исправления, а таковое должно быть беспощадным и трудным, оно забирает массу духовных сил и времени. Ты ещё не споткнулся. Но рядом с тобой камень, который ты, учитель, не видишь, и я имею дерзость осветить его. Разрешаешь ли ты говорить прямо?
По обычаям Йолур мог сказать: "Остерегись!" и в этом случае брат Цзу обязан был дальше говорить намёками и притчами, понятными лишь ему и учителю. Пророк мог прямо запретить дальнейшую публичную речь, одновременно готовясь воспринять самое строгое и жёсткое обличение в ближайшем будущем: "Выскажись наедине". А уж совсем заткнуть рот — означало знак того, что пророк действительно сходит с верного Пути. Но непрошеное раздражение и гнев подвигли Йолура на ответ, о котором он сам в ту же секунду пожалел
— Говори дальше.
— Многие люди сейчас, пытаясь добиться чего-то от тебя, посылают своих жён, матерей или дочерей к твоей байбиче Агинат умм-Шамм. Или даже сами подходят в урочный час к занавеси в двери её покоев и говорят с нею, просовывая подношения. Я знаю, что денег она не берёт. Но порою женщина не может устоять перед украшениями или красивыми одеждами. Не годится это, учитель! Я вижу, что просьбы её ты проверяешь молитвами и мудростью своею, но ведь сознайся: если у тебя сомнение остаётся, ты предпочитаешь решить так, как приятно жене. Ещё пара шагов, и все верные будут смеяться над тобою как над тем, кто не боялся ни смерти, ни демонов, ни врагов, ни самого Первосвященника, но сдался женщине. А история с Аль-Аббулом Храбрейшим…
— Почему ты называешь его почётным титулом? Он ведь казнён за отвратительное преступление! — вступил старейший из членов дивана, столетний Уль-Уджумм, переживший в диване семь первосвященников и четырёх императоров и всё время оказывавшийся в числе приближённых.
Духовная выучка не отказала Йолуру.
— Замолчи, искусный льстец! Полководца не лишили титулов, и я сам считаю, что должен был бы помиловать его и отправить на дальнюю границу каяться в грехе гнева и в душегубстве, искупая вины свои кровью и потом. Я ежедневно каюсь в своей ошибке.
— Я продолжаю, — спокойно промолвил брат Цзу. — История с Храбрейшим очень подозрительна. Создаётся впечатление, что жена поддалась недостойной ревности, а когда узнала, что соперница беременна, и тем более мальчиком, использовала благовидный предлог, дабы избавиться от неё. А кто-то другой воспользовался малой несправедливостью, чтобы бросить на тебя и твою семью, учитель, тень большого и отвратительного преступления. Нужно бы тебе, мудрейший, не молиться, а действовать. Я советовал бы развестись и отправить бывшую жену подальше, дав ей разрешение выйти замуж по собственному желанию и запретив приближаться к себе менее чем на три дня конного пути.
— Если знала, что наложница несёт в чреве сына моего, она тем более поступила… — вдруг оборвал речь Йолур, осознав: ещё слово, и он назовёт себя пророком, что недопустимо, правда, чуть-чуть непрямо, и после заминки закончил: — разумно.
И тут полились со всех сторон оправдывающие Йолура и обвиняющие брата Цзу речи. Напоминали, что многие пророки одного из сыновей скрывали в другой семье и в дальних землях, дабы лжепророк не уничтожил всё семя пророка. Обвиняли Аль-Аббула, что он пренебрёг высочайшей честью и важнейшим служением, тем самым вдвойне заслужив смерть и вдобавок позор. А потом решили не предавать гласности всё происшедшее,
В этот день и на следующий день Йолур не принимал никакого решения по поводу брата Цзу, дабы не поддаться греху гнева. А на третий призвал его к себе и отослал в качестве верховного муфтия в Члухтё и Чухч, назначив ему резиденцией укрепление Низкое Члухтё. А в городе тем временем растекались слухи о Диване, а поскольку, хоть и весьма условно, члены Дивана придерживались решения не разглашать, россказни перепутывались и становились самыми невероятными. На этом фоне толпа, заметившая отъезжающего на осле и с одним сопровождающим брата Цзу, освистала менталиста и закидала его тухлыми яйцами и гнилыми фруктами. Правда, до нечистот и камней дело не дошло. А "верховный муфтий" молился и повторял: "Прости их, Всевышний, ибо они не ведают, что творят".