— Вы вспоминайте, а я пока прочту вам еще одно, — с радостной улыбкой сказал Хвостов, перебирая бумаги. Суворов погрозил мне кулаком, а я был готов провалиться под землю.
— А, вот, нашел! — выкрикнул Хвостов и тут же начал читать:
— Название «На самого себя»! А вот и сам стих:
Поэт, который век с Пегасом обходился
И в рифмах возглашал земель дальнейших весть,
Сорокалетний, он, желав на лошадь сесть,
Садясь, не совладал и — до смерти убился.
Я едва сдержался от смеха. Хвостов принялся дальше копаться в бумагах и чтобы удержать его от дальнейших декламаций, я был готов читать стихи Агнии Барто про бычка на досточке или игрушечного мишку со сломанной лапой. Но в это время внизу снова послышался шум и голоса нескольких людей.
— Нет, только не это, — скривился Суворов. — Снова эскулапы ни свет ни заря пришли терзать хромого льва. Иди, Митя, задержи их.
Хвостов вчитывался в свои стихи, не в силах от них оторваться, но внизу послышался повелительный женский голос:
— Митенька, где ты? — и служитель музы тут же встрепенулся.
Оглянулся, пробормотал: «Аграфена Ивановна изволили встать» и выскочил вон из комнаты. Стоило ему выйти, в комнату снова заглянул Прохор и заговорщицким шепотом сообщил:
— Идут, ваш сиятство, вот те крест. Целых трое-ж собралось, мучителей.
— Ох, нет мне покоя, — заворочался на кровати Суворов и я удивился, что его кто-то может напугать. — Витя, голубчик, сделай милость, замени меня.
— Это как, ваше сиятельство? — не понял я, но полководец уже сполз с лежанки.
— Прошка, забери меня и прикрой покрывалом, — приказал он. — Уложи Витю на мое место, пусть его асклепии мучают.
Камердинер и я помогли отнести старичка на диван у стены и заботливо укрыли одеялом. Я не смел возражать и согласился на участие в розыгрыше. Прохор показал на кровать и сказал:
— Ложитесь, ваше благородие, прямож сюда. Накройтесь тоже с головой и ноги-ж вытяните. Изредка постанывайте, а там виднож будет.
Я улегся на кровать и замаскировался шинелью. Вот уж никогда не думал, что буду вместе с Суворовым пранковать врачей. Под шинелью было темно и душно, я снова подумал, что это похоже на дивный сон, который может закончиться в любое время. В тоже время все происходящее было настолько реальным, что я сомневался, что это и в самом деле сон.
Пока я раздумывал над окружающей действительностью, дверь отворилась и в комнату вошли сразу несколько человек.
Глава 5. Скажи-ка дядя, ведь недаром
Голоса на лестнице становились все ближе. Я лежал под шинелью и думал о том, что только такой идиот, как я мог ввязаться в розыгрыш над светилами медицины. Приподняв шинель, я поглядел, что делает Суворов. Полководец тихо лежал на диване и молчал, со стороны похожий на груду тряпья. Еще рядом с кроватью я увидел Прохора. Камердинер подмигнул мне и ободряюще махнул рукой, мол, не тушуйся, все будет путем.
Еще я подумал о том, что фактически нахожусь в чужом доме и меня могут вышвырнуть отсюда в любой момент. Если бы не знакомство со знаменитым полководцем, я бы сам давно ушел отсюда.
Стукнула дверь, в комнату вошли несколько человек, судя по голосам, не меньше двоих. Это что же здесь, целый консилиум собрался? Лекари подошли к моей кровати, я слышал их осторожное дыхание.
— Как сегодня его здоровье? — спросил один из посетителей, судя по легкому акценту и одышке, человек пожилой и иноземный. — Он спит?
— Прикорнул маленько-ж, — пробасил Прохор. — Всю ночь не спали, маялись. Только-ж под утро задремали. Вы уж того, потише, господа хорошие. Устал батюшка наш.
— Давайте осмотрим его во сне? — предложил другой лекарь, чуть моложе по голосу, но тоже слышно, что не юнец. — Постараемся не разбудить.
Вот ведь энтузиаст каков! Готов потревожить спящего старика ради исполнения врачебного долга. Я замер, ожидая их решения.
— Почему бы и нет? — помедлив, ответил первый доктор. — Мы осторожно. Меня тревожат его гнойники, хочу проверить, как там воспаление.
— Вы бы не трогали его, господа, — попросил Прохор. — Человек он же чуткий, спросонья может шашкой рубануть.
— Шашкой? — переспросил тот, что моложе. — Полно вам сочинять, Прохор. Александр Васильевич никогда никого не обидит.
— Воля ваша-ж, мое дело предупредить, — сказал камердинер и наверное, пожал плечами, снимая с себя всю ответственность за дальнейшее.
Осторожные руки хотели стянуть шинель с моей головы, но я вцепился в нее и не отпускал. Тогда, после короткой заминки, доктора предприняли новую атаку, но уже снизу, открыв мои ноги. Затем они замолчали.
— Что это за одежда? — спросил старый после непродолжительной паузы. — Во что вы его нарядили? Разве император разрешил карнавал?
Видимо, мои джинсы и туфли привели их в состояние легкого ступора. Я продолжал лежать без движения.
— Послушайте, вы нам что, голову морочите? — громко спросил тот, что помоложе. — Это же не Александр Васильевич. У него не могут быть такие огромные ноги. Кто это такой, позвольте узнать?
Мое инкогнито раскрыли и я откинул шинель, явив разгневанным целителям свой божественный лик. Доктора и в двадцать первом веке не любят, когда с ними устраивают шутки, а уж в те времена и подавно не выносили пранков. Передо мной предстали двое нахмуренных господ с толстыми чемоданчиками в руках. На их лицах даже сквозь обильную пудру проступала покрасневшая от злости кожа.
Я встал и учтиво поклонился, отметив про себя, что стоило угодить в девятнадцатый век, как мои манеры сильно улучшились.
— Прошу прощения господа за небольшую забаву, — сказал я. — Это мы сделали, чтобы повеселить Александра Васильевича. Ему, как вы знаете, поднятие духа не помешало бы.
Тот, что постарше, едва заметно улыбнулся. Он был тучным, но не толстым, в пределах, так сказать, нормы. Росту немаленького, руки и ноги короткие и цепкие. Полосы длинные и курчавые, впрочем, приглядевшись, я не мог понять, парик это или нет. На лице тоже довольно-таки хватало мяса: толстые губы и нос, глаза маленькие, веки набрякшие от недосыпаний. Сразу видно работящего человека.
Зато второй пылал негодованием. Высокий, долговязый, как фонарный столб, длинные тонкие пальцы нетерпеливо подрагивали. Кожа белая-пребелая, видать, сильно злоупотреблял пудрой. Лицо вполне заурядное, нос картошкой, губы сжаты в злую линию.
— Оставьте увеселения для балагана, — крикнул он. — А здесь люди пришли не развлекаться, а лечить больного. Что за безответственное отношение?
Я надеялся, что он не вызовет меня на дуэль за невинную шутку и старался не расхохотаться. Чтобы разрядить обстановку и напомнить, для чего мы здесь собрались, я сказал:
— Мы не хотели никого обидеть, господа. Немного озорничали, чтобы потешить князя.
— С кем имею честь, кстати? — осведомился доктор постарше. Если я не ошибался, он уже давно лечил Суворова и успел привыкнуть к его выходкам.
Я снова учтиво поклонился.
— Меня зовут Виктор Стоиков, я знакомый Александра Васильевича.
— Вы, наверное, его боевой товарищ? — с улыбкой спросил врач. — Он, наверное, говорил обо мне? Я Мельхиор Адам Векард, лейб-медик императорского величества.
Ага, из немцев, я же говорил, сразу видно трудоголика. Я помнил из истории, что в свое время Екатерина Великая вызвала из Европы много образованных людей. Наверняка и этот эмигрант наверняка приехал еще в те давние годы.
— Я по части рифмоплетства, — сказал я доверительно, словно бы извиняясь, что занимаюсь такой ерундой. — Собираю, знаете ли, лучшие образчики искусства.
— Ну, конечно, за невозможностью сражаться на поле битвы, князь ринулся брать литературные крепости и бастионы, — сказал Векард.
Его коллега поджал губы еще больше и стараясь сдерживаться, сообщил:
— Армейский штаб-лекарь Николай Андреевич Гениш. Все же вынужден сообщить, что эта шутка несколько превосходит известные границы.