А н о с о в. Мерзавцы! Чужую мысль красть легче, чем свои иметь. Иди и неси это все. (Швецов выходит.)
Входят Калмыков, Андрей Павлович и Чижов. Чижов снимает с горного начальника пальто. Аносов выходит.
К а л м ы к о в. Нил, извести Лизу. (Чижов уходит в гостиную.)
А н д р е й П а в л о в и ч. Такие-то дела, Иван Иванович.
К а л м ы к о в. Куда уж хуже.
А н д р е й П а в л о в и ч. Не зря говорится, что булат имеет волшебную силу.
К а л м ы к о в. А ведь есть что-то, Андрей Павлович. С появлением булата у нас на фабрике люди словно другие стали. В городе напряженность, тревога и растерянность. Все стали спать с закрытыми ставнями. Уж на что, казалось бы, крепкой натуры человек господин Шмаус — образец немецкой точности и аккуратности, и его будто подменили: стал опаздывать на службу, чего раньше не бывало, в моем кабинете не раз появлялся без галстука, нередко забывал у меня на столе шляпу и даже папку с бумагами, а третьего дня оступился с крыльца и вывихнул ногу — сейчас лежит в постели.
А н д р е й П а в л о в и ч. Ха-ха-ха… Даже упал с крыльца. Однако озадачил их всех господин Аносов.
Входят Елизавета Федоровна с Чижовым.
Е л и з а в е т а Ф е д о р о в н а. Ах, боже мой! С дороги — и сразу за дело. Да отдохните вы, Андрей Павлович. (Берет князя под руку.) И ты, Жан, дал бы человеку отдохнуть с дороги.
К а л м ы к о в. Не потребовал бы ревизии. У меня тут с мостом неувязка: денег нет и моста нет.
А н д р е й П а в л о в и ч. Уладим все, Иван Иванович.
К а л м ы к о в. Нил! Где Павел Петрович?
Ч и ж о в. В приемной, проверяет книги. (Уходит.)
К а л м ы к о в (к князю). Слышите, уже проверяет книги. (Приоткрыв дверь.) Павел Петрович! Ну что за церемонии! Мы ждем вас все.
Входит Аносов. Елизавета Федоровна в замешательстве подает ему руку для поцелуя.
А н о с о в. Я не хотел мешать вашему разговору, князь.
А н д р е й П а в л о в и ч. Зачем же? Сейчас и поговорим о деле.
Е л и з а в е т а Ф е д о р о в н а. О деле потом, Андрей Павлович. Обед уже на столе. Прошу и вас, Павел Петрович, отобедать вместе с нами.
А н о с о в. Благодарю, я сыт.
Елизавета Федоровна, Калмыков и князь уходят. Аносов берет колокольчик, звонит. Входит Чижов.
Ч и ж о в. Что вам угодно, Павел Петрович?
А н о с о в. Придут мастеровые, пропустите всех ко мне. (Чижов в недоумении.) Что? Вас не радует мой приезд?
Ч и ж о в. Что ж, я готов служить каждому.
Вбегает Женя, взволнованная.
Ж е н я. Павлуша, милый мой, вернулся?
А н о с о в. Радость моя!
Ж е н я. А говорили, ты не вернешься… Я уж плакала не раз.
А н о с о в. Зачем же расстраиваться?
Ж е н я. Ты совсем вернулся?
А н о с о в. Как видишь.
Ж е н я. А Михаил Никитич?
А н о с о в. Он помог мне создать булат. А я своим булатом помог ему вернуться к семье.
Ж е н я. У нас прошла молва, что и тебя оставили в столице. Я думала, что мы и не свидимся больше.
А н о с о в. Ты обижаешь меня, Женя. Да если бы я и остался в столице, то только вместе с тобой.
Ж е н я. Как я счастлива, будто крылья выросли!
А н о с о в. Надеюсь, что сейчас нашему счастью, Женя, ничто не помешает.
Входят Швецов, Жбанов и Петухов со свертками бумаг, Жбанов несет саквояж Аносова.
А н о с о в. Спасибо, братцы! (Берет саквояж, вынимает из кармана ключ, открывает.) Спасибо! Все на месте. Тут ценные бумаги.
Ш в е ц о в. Мы так и считали.
Ж б а н о в. Не зря, значит, трясли нас здесь, тянули в полицию.
П е т у х о в. Набоялись, натряслись, что и говорить. Особливо, когда с обыском пошли по хатам. (Показывает на саквояж.) Он у меня тогда хранился. Я его в конуру к собаке упрятал. Она у меня цепная и злющая: окромя домашних, никто не подходи. А тут, когда пришел околодочный при всей амуниции, она, окаянная, с перепугу и хвостом виляет, ластиться к нему стала. Ну, думаю, заглянет к ней в конуру и делу конец — не миновать зеленой. Ан, нет, ничего, пронесло.
Ж б а н о в. Страх-страхом, но и смеху было вдоволь. Немецкие мастера все всполошились: дружбу с нами завели, водчонкой потчевать стали, интересуются, что и как? Я говорю им, что Павел Петрович перед снятием булатной плавки какую-то молитву шептал и цветы от святой травы «Иван Купала» добавлял, и, чудно́, верят ведь. Мастер Неймаер стал просить меня достать ему этой святой травы и обещал за это мне бороду постричь бесплатно. Он, оказывается, у себя на родине работал парикмахером, копейки получал. А в Россию привезли, мастером сделали и тыщу серебром в год. Если бы деньги были живы, они бы заплакали.