К а р п у ш к и н. Колотит всего… Стопку бы теперь пропустить… (С восторгом.) Ну, бабуся, моли бога за здоровье парторга нашего, Александра Егоровича.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Давно не молюсь, любезный.
К а р п у ш к и н. Си-илен! Как в бою. Спокойненько так, без паники.
Б а д ь и н. А кто там, в самом забое застонал?
К а р п у ш к и н. Илья… Максимыч…
О л ь г а С а м с о н о в н а. Ильюшенька?!
К а р п у ш к и н. В самую прорву полез, ну и…
Слева, где предполагается другой выход из шахты, входят Василий, Малаша, Гайнутдинов, Настенька, Ястребов.
Я с т р е б о в (возбужденный, рассказывает). Кричу ему: «Зачем туда, бригадир?! Придавит!» — «Плевать, говорит, Ястребов», — и полез… Мы ему — одно бревно, щит, еще бревно, щит… Потом на него… глыба…
Из клетевого помещения выходят Илья и Максим Федосеевич. Илья опирается на плечо отца. Левая рука у него перебинтована и держится на перевязи.
О л ь г а С а м с о н о в н а. Сыночек…
В а с и л и й. Доработались, механики.
Максим Федосеевич на ходу гневно оглядывается на Василия.
М а л а ш а. Как ты можешь?!
И л ь я. Машина… Главное — машина не пострадала…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А имя твое? Разве оно тебе не дорого?
И л ь я. Мое имя — это мое дело.
В а с и л и й. Бесполезное дело, братуха. Амба.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (разгневанный, берет Василия за грудь.) Цыц! Мозгляк… (Отталкивает Василия.)
М а л а ш а (закрывает лицо руками). Позор… какой позор…
В а с и л и й (догоняет Малашу). А ты… ты — что?
М а л а ш а. Оставь меня. (Уходит.)
В а с и л и й. Мам, дай мне ключи от дому.
Ольга Самсоновна подает Василию ключи.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Дай, дай ему ключи! Первым домой придет, брата ласковым словом встретит… (Кричит.) Не давать ему ничего! (Вырывает у Ольги Самсоновны ключи.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. В своем ли ты уме? Сына-то родного…
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Сыновья — да разные.
В а с и л и й. Для приезжих и бездомных в городе есть гостиница. (Уходит.)
О л ь г а С а м с о н о в н а. Вася! (Максиму Федосеевичу.) Сердца у тебя нет… (Уходит.)
Входит Вера.
И л ь я. Простите, я наделал и вам хлопот.
В е р а (горько, с укором). Эх вы, союзник…
И л ь я. Вера…
Вера расстроенная, отходит.
Я с т р е б о в. Крепись, бригадир.
Б а д ь и н. Бригада — в боевом походном.
Входят Ефимушкин, Фурегов, Никонов и Безуглый.
И л ь я. Александр Егорыч… выслушай меня!
Е ф и м у ш к и н (сурово). Стоп. Разберемся.
Ф у р е г о в. Вот ваша новинка! Доехали.
Н и к о н о в. Дело тут не в этом, Николай Порфирьевич.
Е ф и м у ш к и н. Почему бригада имела только один забой? Этим должны были заниматься вы, товарищ Безуглый.
Б е з у г л ы й. В горячке работы… не мудрено и упустить.
Е ф и м у ш к и н. Не понимаю, какая у вас может быть «горячка работы» важнее внедрения многозабойного метода? Запирать агрегат в одном забое — это все равно, как если бы просто в помещении опробовать летные качества самолета. В общем, не мытьем, так катаньем…
Ф у р е г о в (Илье). Почему ты полез в этот забой?!
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Разберемся… во всем, что и почему. (Понизив голос.) Но главного виновника я вижу в вашем лице, товарищ директор.
Ф у р е г о в (деланно смеется). Сыночка защищаешь, с больной головы на здоровую хочешь вину свалить.
М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ошибаешься товарищ Фурегов. Сорвись мой сын на бесчестьи, я ему был бы первый судья. В нашем роду совестью никогда не баловались. А тут… С него вины не снимаю, но главный виновник — вы. Это думает весь рудник. С той поры, как стало понятно ваше отношение к новой машине и многозабойной системе. (Тихо в лицо Фурегову.) Эх, плохо я учил тебя, Николай Порфирьев.
Б е з у г л ы й. Разобраться мы, конечно, разберемся, но все-таки товарищ Буторин… Ведь вы же, я слышал, в партию вступаете…
И л ь я. Да, вступаю, чтобы… ломать старье. И вы меня не остановите.