З а н а в е с.
Кабинет парткома. Вечер. Прошло шесть дней после аварии на Северной.
Е ф и м у ш к и н (у телефона). Да… Секретарь горкома? Слушаю, Вадим Фомич. Вы откуда? А, вы уже здесь. Хотя бы на несколько минут зашли в партком! Что? Шахта — по пути? Да, это верно. Что? Буторин еще на бюллетене, уже седьмой день. Переживает… Главное — моральная сторона дела. Авария-то пустяковая. Однако, забой подзапорол. Да, собирались принимать. Я ему и рекомендацию обещал… Знал, что парень горячий. Конечно, хорошо! Но такого выверта и от него не ожидал. Лезет в опасный забой. Авария, травма… Что? А, у меня… Виноватым себя чувствую. Да за все. И прежде всего — за будущее рудника… Обстановка, конечно, сложная. С глазу на глаз? Давайте. В шахте и встретимся. Есть. (Опускает трубку. Некоторое время в раздумьи ходит по кабинету. Затем набирает номер телефона.) Вера Ивановна? Рад, что застал… Не думал, что так поздно задержитесь. Не зайдете ли ко мне на пяток минут? Прошу, прошу. (Опускает трубку. Стук в дверь.) Войдите.
Входит Ястребов.
Я с т р е б о в. Здравствуй, Александр Егорыч.
Е ф и м у ш к и н. Добрый вечер, Павел Тимофеевич. Садись, пожалуйста. (Ястребов садится.)
Я с т р е б о в. Словно, как похудел ты, Александр Егорыч.
Е ф и м у ш к и н. Дела не радуют.
Я с т р е б о в. Дела. (Пауза.) Хорошо, что вызвал меня, сам к тебе собирался.
Е ф и м у ш к и н. Что же ты мне хотел сказать?
Я с т р е б о в. Да я теперь тебя послушаю.
Е ф и м у ш к и н. Гм… Как дела в бригаде?
Я с т р е б о в. На перфораторы перешли. Совсем другой табак.
Е ф и м у ш к и н. Лучше?
Я с т р е б о в. Какое — лучше? Хуже! Один месяц поработали с агрегатом, а так привыкли, что перфораторы — хорошие машины — теперь каким-то ископаемым инструментом кажутся. Карпушкин, и тот по новинке тоскует. «Культурный, говорит, механизм».
Е ф и м у ш к и н. Значит, вообще на шахте такое мнение?
Я с т р е б о в. Другого и быть не может. Это же — техника! Каких бы трудностей не стоило, а мы без такой машины не останемся. Жизнь требует.
Е ф и м у ш к и н (после паузы). Ты, кажется, дал Илье рекомендацию?
Я с т р е б о в. Да.
Е ф и м у ш к и н. Ну, и что ты теперь думаешь?
Я с т р е б о в. Отбирать не собираюсь. В его положении я, может быть, сделал бы то же самое…
Е ф и м у ш к и н. Прямо-таки то же самое?
Я с т р е б о в (неуверенно). Ну, может, и не в точности, а…
Е ф и м у ш к и н. И удержать не пытался?
Я с т р е б о в (смущенно). Пытался… Да разве ж его остановишь?
Е ф и м у ш к и н. Так-так… А что же Илья? Ты у него бываешь?
Я с т р е б о в. Бываю. Поправился. Завтра на шахту собирается. А директор, говорят, хочет его с бригады снимать…
Е ф и м у ш к и н. Не слыхал.
Я с т р е б о в (недоверчиво взглянув на Ефимушкина.) Полюбопытствуй. А я хочу тебе заявить, Александр Егорыч… буду за Илью драться. Как коммунист, я тоже отвечаю за дисциплину на шахте. И дисциплина у нас железная. А этот случай — особый случай… Безуглые под ногами путаются. (Гневно.). Ух, я бы их… Знаешь, Егорыч, если я драться начну… я могу и глаза выклевать!
Е ф и м у ш к и н. Не даром у тебя фамилия Ястребов.
Я с т р е б о в. Почему до сих пор мы терпим Фурегова! Вот обожди, буду в горкоме…
Е ф и м у ш к и н. Сейчас на твоей шахте находится секретарь горкома. Иди и говори.
Я с т р е б о в. И пойду, и скажу!
Е ф и м у ш к и н. Что же ты ему скажешь?
Я с т р е б о в. Уберите, хватит! — вот что я скажу.
Е ф и м у ш к и н. Эх, Ястреб, Ястреб, злая ты птица. Ну, разве можно так с людьми?
Я с т р е б о в. Филантропией увлекаешься, Александр Егорович? Этак мы и с врагами…
Е ф и м у ш к и н (резко). Стоп. Говори да не заговаривайся. (Злым шопотом.) Ты когда-нибудь слышал, как горло под пальцами хрустит? Нет?.. А я… десантник я. Понятно? (Пауза.) Враги — это враги. А у нас тут люди. Разные, но наши. Советские люди. Проходчики, директора, колхозники, академики… С ними и в коммунизм идем. А ты… Эх, Ястребов…
Я с т р е б о в. Так, тридцать же с лишним лет воспитываем!
Е ф и м у ш к и н. А человек прожил тысячи лет! И все это время ему мешали и сейчас еще мешают быть человеком. А мы за тридцать лет… Да посмотри на себя, ты, старый шахтер. На улице дождь, слякоть, ночь… А ты пришел. Что тебя привело? Шкурный интерес? Нет! За товарища дерешься. За его — значит и за твое — дело. За дело рудника, а, стало быть, и всей страны. Так? Так. Вот они, эти тридцать лет, Павел Тимофеич.