Теперь, когда уже нет в живых нашего Бажова, хочется сохранить в памяти его дорогие черты, хочется вспомнить многочисленные встречи с ним, замечательным писателем и человеком, хочется поделиться этими воспоминаниями с огромным кругом тех, кто любил и уважал творца «Малахитовой шкатулки», большого народного писателя, гордость и славу нашей советской Отчизны.
Встретились мы впервые больше двадцати лет назад.
Это было зимой 1928 года. Свердловское областное издательство ютилось тогда в низеньких комнатах одноэтажного дома на Пушкинской улице, недалеко от книжного магазина. Штат был небольшой — человек пять.
Как-то один из редакторов — грузный мужчина с львиной гривой, носивший романтический псевдоним «Изгнанник», — указал в окно.
— Вон наш дед идет.
Я тогда не знал, что «Дед» было чем-то вроде клички. Впоследствии Павел Петрович вспоминал, что «Дедом» прозвали его за бороду, которую он, кстати сказать, брил только в 1919 году, когда вел подпольную работу в колчаковском тылу в Сибири.
Действительно, взглянув в окно, я увидел «деда». В шубе, в шапке, с широкой окладистой бородой — это был природный русак, настоящий уральский мужик. С клубами морозного пара вошел он в комнату и сразу внес какую-то особую атмосферу простоты и добродушия. Протянул руку.
— Б а ж о в.
Я ощутил твердое пожатие его большой рабочей руки. Первое впечатление было вполне определенным: я думал, что передо мной один из знатных селькоров нашей области, откуда-нибудь из-под Камышлова или Ирбита. Сама фамилия еще ничего не говорила. Павел Петрович в те годы был в стороне от литературных организаций.
Редактор предложил гостю папиросу, но Павел Петрович вынул из кармана кисет и ловко скрутил цыгарку.
— Деревенский табачок, а фабричному не уступит…
— Кому что нравится… Вы опять из командировки? «В народ ходили»?
— А как же. У меня в Байкалове, в Туринске, в Манчаже — везде почтовые станции, везде знакомцы. Любопытные эти наши уральские места… Послушайте-ко, расскажу, как я с ямской старухой ездил…
И Павел Петрович повел рассказ о том, как он ездил по деревням, с кем встречался. Все это пересыпалось острыми шутками, а «любопытные места» вставали такими, как будто он прожил в них всю жизнь.
Всех увлек этот рассказ. Когда ушел Бажов, я спросил, кто он, где работает.
— Да это наш старый уралец. Он написал несколько брошюр. Читали его «Уральские были», «За советскую правду», «К расчету»? В «Крестьянской газете» работает, в отделе писем…
Это первое впечатление осталось в памяти навсегда. Именно таким — исконным уральцем, глубоко народным, простым и скромным человеком — вошел он в сознание с первой встречи.
Большую часть своей жизни провел Павел Петрович в Свердловске.
Хорошо он знал старый дореволюционный Екатеринбург — город миллионеров Злоказовых, Макаровых, Агафуровых, город рабочей и ремесленной бедноты, ютившейся в подслеповатых избенках на бесконечных Опалихах. В этом городе был фешенебельный ресторан «Пале-Рояль», полдюжины церквей и даже монастырь, целые кварталы публичных домов на Водочной улице, зато не было ни одного высшего учебного заведения, не было городской бани и мощеных улиц. Но здесь сплачивал боевые революционные дружины «товарищ Андрей» — Я. М. Свердлов в 1905 году. На весь мир гремела слава екатеринбургских мастеров-гранильщиков.
Павел Петрович любил свой родной город. Впоследствии в повести «Дальнее — близкое» он дал яркую картину старого Екатеринбурга, «железного города».
Здесь чуть не каждый дом вызывал у него воспоминания. Однажды шли мы по улице Розы Люксембург. Возле цирка свернули направо. Рядом — громоздкое кубообразное здание большой рязановской церкви, ниже, у самого берега Исети, белели колонны рязановского особняка.
— Рязановых-то я хорошо помню, — говорил Павел Петрович. — Чудили в свое время… Вот ведь единственная единоверческая церковь была в старом Екатеринбурге. Даже такой столп, как Рязанов, качнулся в единоверие. Конечно, это был компромисс. Все царские чиновники старались. В Кыштыме, например, управитель (заметь, поляк!) ретиво обращал кержаков в единоверие… А у рязанского попа вышла ссора с другим екатеринбургским тузом — Толстиковым. Поп-то что делал! Как только ектения, возглашал: «Мир всем, кроме Яши Толстикова…» Тот терпел, терпел, да и выстроил свою церковь. Это на теперешней улице Степана Разина… Были и другие чудаки. Вот помню барыньку одну, генеральшу Тиме. Она завела двенадцать собачек и прогуливалась с ними по главной улице. Чем не маминский тип?.. Все это чертополох…