Алексей Егорович обратился к соседу.
— А вы тоже в Тригорск? — спросил он, слегка оглядывая пассажира и пытаясь по внешнему виду определить, с кем он имеет дело. Тот ответил не сразу. Он сначала посмотрел на Головина, как бы желая убедиться, к нему ли относится вопрос, закрыл свою коричневую тетрадку, положив на нее обе руки ладонями вниз, и утвердительно, протяжно сказал:
— Да-а!..
Густые темнорусые брови его при этом опустились, лицо приняло спокойное выражение, как будто все, что волновало его минуту назад, бесследно отлетело куда-то.
«Артист», — подумал Алексей Егорович, смотря на чисто выбритое, очень выразительное лицо собеседника.
— В командировку? — уточнил свой вопрос Головин.
— Нет, на постоянную работу… То есть, что значит на постоянную работу? — перебил сам себя собеседник. — Я — геолог, в последнее время работал в партийном аппарате. Сейчас направляюсь в Тригорскую группу геологической экспедиции. Предстоят там великие дела! Прямо дух захватывает, какие перспективы рисуются в этом благодатном крае!
— Знаете, — доверительно сообщил Алексей Егорович, — Тригорск ведь — это мой родной город. Там я родился, детство провел. Вспоминаю сейчас, что это был за город! Одно четырехклассное мужское училище, в котором я учился, «Мариинка», как мы называли женское мариинское училище, народный дом и единственная на весь город библиотека. А что в ней было, в этой библиотеке, и сказать нельзя — сущие пустяки! И вот как-то на днях читаю в газете «Известия»: «В Тригорске состоялась очередная сессия филиала Академии наук СССР». Боже мой! В Тригорске — Академия! Не поверите, так это меня поразило, что я места себе не нахожу… Мне захотелось поехать, хоть одним глазом взглянуть на него, каким он стал, мой пыльный полустепной городишко. И это до такой степени меня взволновало, что я отказался от санаторной путевки и решил провести свой отпуск в этом вот путешествии.
— И хорошо поступили, — одобрил собеседник.
— Пришел я домой и говорю жене: ну, Таисья Ивановна, еду в Тригорск. — «Тригорск?! Ты с ума сошел, зачем?! Что тебе там делать?!»
Я ей рассказываю про сессию. А она свое: «Да ты что, действительный член академии что ли?! Алешенька, подумай!.. Что ты говоришь!».
А потом уговорил все-таки, согласилась. А как уговорил? Она у меня волжанка, десять лет уже не была на Волге. Вот я ей и говорю: если тебе предложили бы сейчас на выбор: на курорт поехать или в Сталинград — на родину, куда бы поехала? А она лишь в ответ: «Вот еще! Конечно, в Сталинград». После этого со мной и насчет Тригорска согласилась.
Неожиданно звонкий смех Гали прервал беседу.
— Боже мой! Какая вы наивная, Наташа! — сверкая белоснежными зубками, кричит Галя.
Соседка ее, девушка с боковой верхней полки, смущенно улыбается и глазами, полными немого укора, смотрит на Галю:
— Ну, молчите же, я вас прошу!
— Ладно уж, ладно, — соглашается Галина, — молчу, молчу…
Наташа, в отличие от своей соседки, одета очень скромно, по-дорожному: на ней фланелевая блузка, подпоясанная лакированным пояском, вельветовая юбочка и хромовые полусапожки. Щеки ее то и дело вспыхивают ярким румянцем. Стоит ей только сказать: «У тебя сейчас покраснеют уши», как уши ее действительно становятся пунцовыми, а длинные пушистые ресницы мелко вздрагивают.
Наташа едет тоже в Тригорск. На руднике, в 18 километрах от города, работает друг ее детства, молодой шахтер Петрусь. Шесть месяцев тому назад он уехал из Новочеркасска по вербовке на этот рудник. И теперь прислал ей письмо, чтобы она приезжала.
— Что же, вы помолвлены? — спрашивает Пелагея Афанасьевна у Наташи.
Наташа непонимающе смотрит на старушку, густо краснея.
— Ну, вы невеста и жених, что ли? — уточняет вопрос Пелагея Афанасьевна.
— Не-ет… — отвечает Наташа.
— А как же? Разве можно ехать… Приедешь одинокая, в незнакомое, чужое место?..
По лицу Наташи пробегает тень испуга. Девушка водит рукой по кромке столика, следя за движением собственных пальцев, потом поднимает на старушку свои ясные глаза и тихо, но твердо говорит:
— Верю я ему, бабуся. Семья славная у них: папаша — коммунист; мать в партизанах была, а Петрусь весь в папашу характером.
— Любишь?
— Не любила, не поехала бы, — уткнув лицо в ладони, пролепетала Наташа. Уши ее покраснели, как маков цвет.
Галя лежит, тихо напевая себе под нос игривую песенку. Ее будто и не интересует этот разговор. Она более всего занята своей собственной персоной.