Паша рассказывал ребятам интересные истории об опытных охотниках, о смелых людях, о гимнастах и борцах, выступавших в цирке братьев Коромысловых, который в ту пору гастролировал здесь.
Одна за другой всплывают в памяти Алексея Егоровича картины детства. Вот он плывет с Павлом на лодке через бурную протоку на остров. В густых зарослях тальника они собирают хмель и набивают им мешок за мешком, радуясь своему успеху: будет хорошая брага!
Но всего больше Алексей Егорович благодарен был Павлу за книжки. Правда, Павел не давал книжек мальчику, а читал их вслух, но Алеша запомнил их названия, чтобы потом отыскать и прочитать их. Это были «Однажды осенью», «Васька Красный», «На плотах», «Страсти-мордасти» и другие рассказы Горького. Песню «Солнце всходит и заходит» он впервые услышал тоже от Павла.
Алексей Егорович прошел к пароходной пристани и присел отдохнуть на скамейку. Тут тоже было много нового. Пароходы, ходившие раньше только по основному руслу реки, ходят теперь по протоке. Об этом он нигде не читал даже. А это было всегдашней недосягаемой мечтой ребят и взрослых увидеть пароход, идущий близко-близко по протоке. Теперь эта мечта сбылась. Огромные двухярусные пароходы ходят по протоке, близ высокого берега, облицованного камнем.
В глубокой задумчивости сидит Алексей Егорович на скамейке, прислушиваясь к глухому шуму волн, бьющихся о берег. Из этого раздумья его выводят раздавшиеся позади женские голоса.
Из будки бакенщика вышли пожилая женщина и девушка. У обоих в руках по ведру. На ведрах большие красные буквы. Такие ведра бывают на пристанях, на палубах пароходов.
Девушка беспечно смеется. Пожилая женщина, должно быть ее мать, с напускной строгостью ворчит на нее. На Алексея Егоровича они не обращают никакого внимания. Повидимому, присутствие посторонних здесь не ново. Женщина направляется к сараю, стоящему в глубине двора бакенщика. Направление мыслей Алексея Егоровича меняется. Он начинает думать о том, как эта девушка, не окончившая, вероятно, десятилетку, спустя много лет вернется сюда и будет вспоминать свой беспечный девический смех и эти ведра с буквами и, конечно, милый для ее сердца берег. Вероятно, сидит она по вечерам на этой скамейке, да не одна, а с дорогим другом, смотрит на проходящие пароходы, мечтает.
Мысли Алексея Егоровича прерывает девический голос:
— Мама! «Павел Цугаев» должен быть скоро. Знаешь!
Алексей Егорович настораживается: «Что такое?!»
— Он в шесть часов вышел из «Крутого яра».
— В шесть? — спрашивает женщина.
— Ага! — подтверждает девушка.
— Ну, что же, у нас все в порядке.
Звонко стучит в груди сердце. Нет, он не ослышался: речь идет о Павле Цугаеве!
Алексей Егорович спешит к девушке. Она возвращается в домик. Алексей Егорович останавливает ее.
— Девушка, вы только что назвали имя Павла Цугаева. Кто это такой?
Девушка, широко улыбаясь, смотрит на человека в сером пальто, в касторовой серой шляпе как на пришельца из другого мира.
— Да что вы, гражданин, нездешний, что ли? «Павел Цугаев» — пассажирский пароход…
— Да, я нездешний, — отвечает Алексей Егорович. — А почему он так назван?
Девушка пожимает плечами и опять улыбается.
— Подробностей я, гражданин, не знаю, но Павел Цугаев — это наш герой…
Много слышал от своей гостеприимной хозяйки рассказов об общих знакомых, об истории города, старинных преданий, легенд. Старушка знала их бесчисленное множество. Алексей Егорович решил расспросить Пелагею Афанасьевну о Павле Цугаеве.
— Пелагея Афанасьевна, вы знаете что-нибудь о Павле Цугаеве? — входя в комнату, спрашивает Алексей Егорович у хозяйки.
— Как же, знаю. Это очень короткая история. Не долго прожил он на белом свете, — рассказывает Пелагея Афанасьевна, помогая снохе накрывать на стол.
Алексей Егорович садится в старое, с высокой резной спинкой кресло и внимательно слушает неторопливый рассказ хозяйки.
— У Авдотьи Федоровны Цугаевой было три сына…
— Знаю, — кивает головой Алексей Егорович.
— Ну вот, старший, Степан, с белоказаками был, а младшенький, Ванька, — хулиган-хулиганом — никуда, ни к красным, ни к белым не хотел, был сам по себе. И когда стало известно, что Павел в большевиках ходит, в городской избран, братья отказались от него. Только мать одна, бедняжка, и страдала. Уж как она, родимая, страдала, подумать страшно. Ну, да ведь не всякий поймет материнское-то сердце, а Паша — он у нее особенный, был, ласковый, с детства все старался каждое ее желание исполнить… Степан тот красивый тоже был, но изверг. Когда первые-то Советы кулаки разгромили, Пашенька никуда не ушел, а здесь же в городе скрывался, подпольную работу вел… А к той поре Колчак объявился, белоказаки свои отряды сколотили. Степан-то у них атаманом был. Вот ему высшее начальство и говорит: «Долго ли твой единоутробный братец будет твое казацкое имя позорить? Излови!» В ноябре, под праздник, казаки и окружили подпольщиков-то: видно, собрание было. Паша-то-как-то прорвался через цепь, еще с тремя молодцами — Оськой Щегловым, Митей Кайгородовым и Сашкой Гутовым. Долго за ними гнались. Настигли-таки на протоке, на льду. Он хотел, видно, через остров метнуться в казахские степи, казахи-то его хорошо знали, скрыли бы. Но не успел. Степан сам его догнал, рубанул шашкой и отсек левую руку. А потом его в прорубь живьем и затолкнули… А об руке-то второпях, видно, забыли. Караульщик был такой, звали его Абекеш, вы его помните, наверное, видел все это и передал руку потом Авдотье Федоровне. Она тайком от отца и братьев захоронила ее. Уж после в братскую могилу переложили гробик-то. Под памятником-то в братской могилке одна только левая рука Паши погребена. А все равно имя-то его увековечено на памятнике. Да вот и пароход назван его именем…