Ушники доносили старцам нерадостные вести: появился-де крутихинский мужик Стёпка Кузнецов, по прозванию Таушкан, и народ баламутит. А мирские людишки совсем ошалели, нарадоваться не могут тому его известию, пишутся подряд семьями в реестры… В монастырских «здельях» остановка. Мужики отказываются выполнять работы. Они и свои пашни забросили: сеять-де не к чему. Говорят:
— Будет, покарёжили на дармоедов-то… Пора пожить своей волей.
Старцы нервничали. Злились. Порешили Кузнецова арестовать.
Архимандрит Порфирий подговорил посильнее служек, прихватил попроворней монахов, вооружил воинство фузеями и отправился на поиски Степана.
А Степану что — не страшно. Прочётный указ при нём. Пусть попробуют — не те времена…
У завалинки мирской избы собрались кружком широковцы.
Старец Порфирий появился неожиданно. Монахи оцепили мирскую избу. Архимандрит — рысцой к Степану; смотрит грозно.
— По какому праву народ куражишь, сарынь проклятая! Не позволю! О шелепах соскучился… — угрожал старец.
Степан спокойно достал из-за пазухи мешочек, привязанный на тесёмке, извлёк из него листок бумажки и подал Порфирию.
Старик покосился, зло рванул из рук листок, поблеклыми глазами впился в каракули, написанные полууставом. Прочёл, перевернул, взглянул на обратную сторону — чисто, снова повернул.
— Та-та-та-ти-щев… — прошептал сквозь зубы, скреплённую печатью подпись.
Он скомкал листок и в ярости бросил его в лицо Степана. Кузнецов усмехнулся, бумажку поднял.
— Рады, сучьи дети… Диаволы… — выругался старец. И, не вытерпев, зарычал на мужиков:
— Разойдись!.
Мужики сидели смирно. Ни один не тронулся с места. Было тихо. Непокорство тяглых взбесило старца.
— Разойдись, говорю вам! Прочь отсюда, холопы… Закую всех в цепи!
Старец замахал тростью и ткнул в грудь ближнего холопа.
Бывший раб вспыхнул. Встал. Расправил широкие плечи. Руки сжал в кулаки.
— Попробуй ещё! Ну… Живого волоса не оставлю! В клочья выдеру бороду, — угрожал он.
Мужики тоже загалдели. Не поймёшь о чём. Грозно.
— Богоотступники! Предам анафеме, огню… — кричал старец, усаживаясь в тарантас. Монахи садились на коней. Гроза миновала.
Архимандрит заперся в келью. Никого к себе не впускал.
Порфирий решил написать слёзное доношение своему духовному начальству.
Строительство крепости в полном разгаре. Население росло. Из сибирских слобод и деревень прибыли с семьями мыльниковцы, деминцы, сухринцы, замараевцы, подкорытовцы. Многие находились в пути. Многих задержали монастырские старцы. Прибывшие предъявляли письма Тевкелева о зачислении на поселение. Геодезист Шишков не успевал отводить усадебные участки. Сюда же под конвоем драгун приводили крестьян разных слобод на помощь по строительству крепости. Всё больше и больше оголялся лесной участок. Повсюду торчали пеньки, валялись подрубленные деревья, кучи сучков. Стучали топоры, звенели пилы. Бодрые песни мешались с руганью и окриками капралов-надсмотрщиков.
Военный лагерь жил полнокровной трудовой жизнью. Ежедневно с утра полковник Арсеньев проводил осмотр строительства, предотвращая ошибки строителей, подгоняя нерадивых. Смотрел на постройку сердца крепости — замка. Замок находился рядом с командирской казармой и представлял подобие кремля. Это было большое фортификационное сооружение в форме квадрата, протяжённостью до шестидесяти сажен с каждой стороны, Рубленые стены из толстых, в обхват, сосен прочны. Две шатровые башни в противоположных углах производили величественное впечатление. Сейчас шли незначительные доделки внутри замка. Несколько драгунских бригад достраивали провиантский магазин, пороховой погреб, склад для оружия и снарядов. Хотя и строились все эти сооружения поспешно, но делались они прочно и добротно.
Замок должен был служить надёжной защитой для будущих обитателей крепости. Это — своего рода вторая оборонительная линия от неприятеля. Это — запасный арсенал оружия, продовольствия, снарядов. Укрывшиеся в нём могли выдержать длительную осаду до прихода помощи.
Да и стены внутренней крепости-замка не то, что городские: они двойные, из ряда продолговатых высоких срубов, между которыми засыпалась земля. Такие стены никаким тараном не пробьёшь. Вот разве что огнём взять можно, но и тут предусмотрено. Попробуй, сунься с охапкой соломы: из бойниц и с башен тотчас свинцом ожгут. Хороший замок, неприступный.
Всюду шла горячая работа. Драгуны тесали брёвна, вбивали в русло реки сваи, подвозили лес в чащу. Шло сооружение моста через реку на соединение с заречьем для освоения возвышенной площадки над крутоскатом курьи. Недалеко от моста и замка, на посаде копошились поселенцы-тысячники. Появились первые жалкие избушки, вырубавшиеся из осинника и берёз. Посад пока ещё представлял беспорядочно раскинувшийся цыганский табор. Возле земляных избушек, конусообразных шатров и палаток дымились костры. По утрам, на заре петухи возвещали о наступлении нового дня. Повсюду пробуждалась жизнь.
Как муравьи, на необъятном пространстве копошились люди. Старики и мальчики собирали сучья, помогали корчевать пни, возились с лошадьми.
Рождался город. Первые жилища были скромны и также жалки и нищи, как и их обитатели. В строительном хаосе чувствовался хозяин. Деревянно-соломенных хибар, с дырами вместо окон, затыкавшихся бычьими пузырями, было немного. Уже намечались строгие очертания кварталов, прямых улиц и переулков посада. Готовые хибарки стояли во фрунт. Ещё дальше, через просветы вырубавшегося леса, виднелась уже построенная бревенчатая крепостная стена.
Полковник зашёл на усадьбу Юды Мысова. Широкоплечий, чернобровый мужик с крепкими мозолистыми руками, возился с двумя сыновьями над потолочной балкой, которую они, натужась, поднимали на сруб избы. Он не заметил, как подошёл Арсеньев, а увидев, оторопел, хотел что-то сказать, но полковник опередил:
— Откуда будешь?
— Шадринского дистрикта.
— Чей?
— Юда Мысов.
Юда Мысов опустил балку.
— А прежде чей был?
— Напередь Шадринского, был крепостным российских помещиков. Из прежнего жилища сошёл от хлебной скудности назад тому тридцать лет. В Сибири жил в разных слободах. Во время переписи Солнцева-Засекина в подушной оклад записан по деревне Мыльниковой.
— В число тысячного войска записан?
— Записан…
— Платить подушные не будешь. А как к зиме с хоромным строением, закончишь? Сено заготовить успеешь?
— Думаю справиться. Помощники надёжные.
Арсеньев посмотрел на сыновьёв Юды. Прошёлся по двору. Бедновато.
— Для начала ладно.
Арсеньев вернулся к командирской казарме. Здесь, в полумраке казармы, стоял богатырского сложения башкир в малахае из чернобурых лисиц, в красном кафтане, с саблей на боку. Это был старшина Каратабынской волости тархан Таймас Шаимов. Как старому приятелю, полковник пожал тархану руку, пригласил присесть.
— Господин полковник, — начал Шаимов на чистом русском языке. — Наша помочь вам хочет. Своих башкирцев привёл — пускай маленько поработают.
Тархан неестественно засмеялся.
— Пускай маленько поработают, — ответил в тон тархану полковник.
Много раз архимандрит принимался после кошмарной ночи писать своему начальству жалобу на действия светских властей. Но так ничего и не получилось. Пришла блажная мысль — договориться с представителем Оренбургской экспедиции, полковником Тевкелевым. Может можно как-нибудь и обойтись без монастырских тяглых при заселении новопостроенных крепостей. С таким запросом и требованием не зорить монастырской вотчины сгоняли в Чебаркуль служку Ваську Мерзлякова. Служка вернулся скоро. Вести были нерадостные… Тевкелев не дал согласия и даже не заверил в том, что и в будущем не будут брать крестьян.
Волей-неволей пришлось жаловаться.
Старец Порфирий слёзное доношение Тобольскому митрополиту сочинил. В нём он писал: