Самого хозяина Радо Эдмунда дома не было. Согревшись чаем, Фирсов уснул. Проснулся он от какого-то тревожного чувства. Полежал с открытыми глазами и, услышав осторожные шаги, поднял голову.
— За окном, возле палисадника кто-то ходит, — прошептала хозяйка.
Андрей быстро оделся и припал к стеклу. В сумраке ночи было видно, как возле домика, точно маятник часов, двигалась фигура человека. На углу, возле ворот, виднелся второй силуэт.
«Слежка, — пронеслось в голове Фирсова, — надо предупредить Эдмунда». Андрей знал, что подпольщики иногда собирались у булочника Симошина. Но как выбраться из дома? Выходить обычным путем через дверь опасно. Возможно, там караулит третий шпик.
— Ход еще есть? — тихо спросил он женщину.
— Через кухню на чердак. Там можно спуститься через слуховое окно в соседний переулок…
Домик был низенький, как у большинства жителей Степной улицы, и, открыв отверстие на чердак, Андрей осторожно выглянул из слухового окна. В переулке стояла мертвая тишина. Фирсов, придерживаясь за карниз, легко спрыгнул на землю. Постоял, прислушался к шорохам ночи и тихо двинулся по переулку. Миновав два соседних дома, он прибавил шагу и через полчаса был в доме булочника.
Андрей застал Радо Эдмунда, когда тот взялся уже за шапку, собираясь домой. В комнате были еще люди. Увидев Фирсова, он обрадованно заговорил:
— Наконец-то, мы так боялись за тебя, наделал ты, брат, переполоху в белом стане. И сейчас колчаковские ищейки ищут по Омску таинственного поручика Топоркова…
Радо улыбнулся.
— Этих ищеек я видел полчаса тому назад возле твоего дома, — заявил Андрей.
— Хорошо, что предупредил, — вздохнул Эдмунд с облегчением и повернулся к хозяину: — Придется ночь провести у тебя.
— Места хватит, — ответил тот добродушно.
В ту ночь в доме Симошина огонек светился до утра. Днем Андрей вместе с Эдмундом встретились с Парняковым и на заседании Урало-Сибирского бюро ЦК РКП(б), для связи с Челябинском и Зауральском было решено направить Фирсова.
— Учти, что в Челябинской организации идут провалы. Там, видимо, действует опытная рука провокатора. Будь осторожен, — сказал ему на прощанье Парняков и долго смотрел через окно на торопливо шагавшего по улице Андрея…
Получив в Омске адрес явочной квартиры, Фирсов направился в железнодорожный поселок. Вскоре он стучался в калитку маленького домика, стоявшего в конце улицы. На стук вышла пожилая женщина. Увидев незнакомого человека, она замялась, но после того, как Андрей назвал ей условный пароль, она пропустила его в дом.
За чаем женщина скупо отвечала на вопросы приезжего и настороженно следила за Андреем. Из беседы с ней Фирсов узнал, что значительная часть челябинских коммунистов была замучена колчаковской разведкой. О судьбе многих ничего неизвестно. Идти в город было опасно, да и незачем. Андрей, извинившись перед хозяйкой, ушел в маленькую горенку и прилег отдохнуть.
После бессонных ночей в Омске и в поезде он только сейчас почувствовал страшную усталость и сразу же крепко заснул.
Разбудил его мужской грубоватый голос. Андрей прислушался.
— Ремонт паровозов мы и так задерживаем под разными предлогами. Из депо скоро не выпустим. А как дела на копях?
— Шахтеры, вместо угля, выдают на-гора́ породу. Держатся крепко, — ответил второй голос.
— Это хорошо, — продолжал первый, видимо, хозяин явочной квартиры, и обратился к жене: — Самоварчик бы на стол, Аннушка, чайку попить охота, да и пора будить омского товарища…
Скрипнула дверь, и на пороге показалась хозяйка.
— Вставайте, — обратилась она к Андрею, — у меня самовар готов.
Фирсов вскочил с постели и через несколько минут вышел в соседнюю комнату.
Поздоровавшись с хозяином и его товарищем из Копейска, Андрей сел за стол.
Разговор завели о событиях на фронте. Красная Армия, ломая сопротивление белых, подходила к Уфе.
— Скоро наши будут здесь, — радостно сообщил хозяин и, взглянув в окно, кому-то весело закивал.
— Христина Ростовцева идет, — сказал он оживленно и, выйдя из-за стола, шагнул к двери. С побледневшим лицом Андрей перебирал пуговицы кителя, не спуская глаз с дверей. Вскоре в сенях раздались легкие шаги и неторопливый стук.
— Заходи, заходи, — сказал хозяин.
Распахнув дверь, Христина точно замерла на пороге.
— Андрей!
Она бросилась к нему и, припав к плечу, заплакала.
Андрей нежно приподнял голову Христины и поцеловал ее.
Когда первый порыв радости миновал, Фирсов повернулся к сидевшим за столом, сказал:
— Моя невеста.
— Ну теперь понятно, — весело отозвался хозяин. — Бывает, человек и от радости плачет, — он улыбнулся девушке, — садитесь за стол…
Вечером Андрей перебрался на квартиру к Христине, которая жила недалеко от железнодорожного поселка.
…В апреле после взрыва полотна железной дороги недалеко от Зауральска Епифан не поберегся и был ранен осколком рельса в руку. Рана заживала медленно, и Батурин ходил с повязкой.
Отряд Русакова попрежнему находился в лесах Куричьей дачи. Отдельные подвижные группы партизан наносили смелые удары в тылу белых. Зимой на станции Шумиха вышла из строя паровая мельница Первушина, моловшая зерно для колчаковской армии. Пользуясь беспечностью охраны, партизаны разрушили котельное отделение, поломали вальцы и другое оборудование мельницы.
В том же месяце сгорел консервный, завод Тегерсена вместе с конторой. Спавший в служебном помещении Никодим едва успел выскочить из огня.
В мае партизанский отряд Седого насчитывал уже в своих рядах около восьмисот человек. Создалась угроза захвата партизанами Зауральска — важного железнодорожного пункта. Батальону Охоровича придали легкую артиллерию и конный эскадрон под командой сотника Пономарева для успешной борьбы с партизанами.
Марамыш был объявлен на военном положении.
Устинья, жившая в доме отца, через знакомых узнала, что тяжело заболел Лупан, и решила съездить к нему в Зверинскую.
При выезде из города Устинью задержал патруль. После тщательного обыска и расспросов ее пропустили на Зверинский тракт. Напуганная солдатами ее падчерица жалась к своей «маме» и успокоилась после того, как миновали стоявшую на окраине скотобойню.
Приехали они в станицу Зверинскую на второй день. Обрадованные старики не знали, чем угостить свою дорогую гостью с внучкой. Вечером Устинья ушла на братскую могилу, где был похоронен Евграф, поплакала и вернулась в дом. Оглядела горенку, в которой жила, вздохнув, опустилась на лавку.
Вечернюю тишину улицы нарушал лишь крик игравших в бабки казачат. Порой было слышно мычание коров, возвращающихся с выгона, и скрип арбы с сеном. Багровый круг солнца медленно уходил за увал, бросив прощальные лучи ввысь голубого весеннего неба, погас. Тени исчезли, и маленькие домишки низовских казаков потонули в темном бархате наступающей ночи.
Устинья вышла за ворота и прислонилась к забору. В бездонном небе мерцали звезды. Заглядевшись на них, женщина взгрустнула. Тишину степной ночи прорезал незнакомый мужской голос:
Запахнувшись теплее в широкую шаль, Устинья вслушивалась в песню.