— Все в порядке.
— Вальцовщики?
— От блюминга не отстанем.
— Сменный инженер, Василий Кириллович, ваше слово.
Синьковский встал, вынул небольшую бумажку, разгладил ее.
— Предлагаю сегодня перед работой на собрании бригады принять такое обращение: «Товарищи прокатчики! Вся наша Родина борется за досрочное выполнение пятилетки. Каждый советский человек хочет добиться новых трудовых успехов и порадовать родного товарища Сталина. Мы предлагаем организовать социалистическое соревнование бригад, смен и прокатных цехов за досрочное выполнение месячного плана. Наша бригада обязуется внедрить метод работы знатного вальцовщика Магнитки Алексея Тищенко, повысить темпы работы и выполнить план на четыре дня раньше срока».
Синьковский увидел, как Тищенко нетерпеливо начал теребить свою шевелюру:
— Ничего, ничего, Алексей Ильич, — сказал он. — Никакого греха нет в том, что мы назовем твое имя. На заводе тебя знают. Предлагаю этот текст одобрить. Товарищи коммунисты в народе говорят: слово большевика — крепкое слово. И надо сказать, что коммунисты третьей бригады крепко держат свое слово. Но сейчас мы бросаем клич всем прокатчикам и обязательство берем очень ответственное. Стало быть, каждый коммунист должен помнить, что на него направлены сейчас все взоры, он организатор нашей победы на своем участке. Вот, что я хотел напомнить. Наша задача — добиться производительности за смену 300 слитков.
Электрик Козыренко слушал немногословные и горячие выступления коммунистов, видел их спокойные, решительные лица и думал о том, что вот здесь, сейчас эта небольшая группа большевиков обдумывает план большого наступления, что уже сегодня они выступят первыми, поднимаясь во весь рост, и поведут за собой бригаду. За ней пойдут другие бригады, смены, цехи, и волна могучего соревнования прокатится по всему заводу, поднимая на борьбу десятки новых людей, имена которых узнает народ.
Огромная движущая сила заключена в этой небольшой группе людей, именуемой партийной группой. Вспомнилось Козыренко, как он на фронте перед атаками создавал ударные группы политбойцов среди десантников, которые должны были первыми соскакивать с машин и бросаться в атаку навстречу бушующему огню противника. В центре этой группы были два-три коммуниста, а вокруг сплачивались наиболее смелые, проявившие себя, отважные в бою воины… Вспомнилось, как сигнальная ракета взвивалась высоко в небо, ревущие танки на несколько секунд останавливали свой стремительный бег, и в эти мгновения поднимались группы политбойцов, прыгали с танков и грозный, страстный призыв — «За Родину! За Сталина!» — раздавался со всех сторон…
Вот они — политбойцы: Тищенко, Розенков, Неделько… Нужен только сигнал! Коммунисты уже стоят на своих местах, изготовившись, глубоко продумав свой план наступления.
— Прошу слова…
Козыренко поднимается и оглядывает всех собравшихся. Он говорит о политбойцах, коммунистах в бою, о том, как самоотверженно они боролись за Родину, с каким самопожертвованием они шли на борьбу за счастье народа.
— Зачем я говорю вам об этом, товарищи коммунисты, когда война кончилась и мы заняты мирным трудом? Я говорю вам об этом для того, чтобы напомнить — какую огромную роль играет сила личного примера коммуниста, который встает первым и, окруженный верными товарищами, начинает борьбу. Сейчас весь советский народ пошел в наступление, начался всенародный поход за досрочное выполнение пятилетки. Самоотверженность и смелость, товарищи, сейчас требуется от каждого коммуниста не в меньшей степени, чем в военное время.
— Правильно, Козыренко! — горячо восклицает Тищенко. — Правильно.
Козыренко сел и, когда волнение несколько улеглось, тихо сказал Тищенко:
— Хотел говорить спокойно о практических делах, а кажется, погорячился…
— Ты хорошо, очень хорошо сказал. Самое нужное, — также тихо ответил ему Тищенко и пожал горячую руку товарища.
Перед началом смены рабочие третьей бригады обсуждали предложение партгруппы о том, чтобы вызвать на социалистическое соревнование другие бригады, взять обязательство о прокатке в смену 300 слитков. Предложение единодушно одобрили. Разошлись по местам сразу же после сменно-встречного собрания. У всех было приподнятое настроение. В конце концов, прокатать 300 слитков — это, действительно, событие в жизни обжимного цеха. Техническая мощность, установленная проектом, была равна 180 слиткам значительно меньшего развеса. До войны производительность в 200 слитков считалась отличным показателем.
— Ну что же, товарищ инженер, — говорит Савельев, обращаясь к Бахтинову, — в данную минуту наша с тобой задача: быть начеку, наблюдать и наблюдать.
— О, должен тебе сказать, что наблюдение — великая вещь — оно дает факты, а факты это уже большая сила, когда наступает время действовать.
— Согласен, будем накапливать факты. Пошли на пост управления старшего оператора.
Пост управления старшего оператора возвышается в цехе, как капитанский мостик на корабле. Его видно во всех уголках цеха — от нагревательных колодцев и до склада заготовок. Вся бригада видела, как поднимались по лестнице Тищенко и Неделько, как они вошли на пост управления и сели на свои места.
Первый слиток лежал уже на подводящем рольганге, вздрагивая, словно от нетерпения, потом неожиданно рванулся вперед, навстречу открытой пасти валков блюминга. Раздался треск, сильный удар, и слиток, сбрасывая с себя потускневшую рубашку окалины, очутился по другую сторону валков, ослепляя ярким светлооранжевым блеском. Расчет ускоренной прокатки Тищенко строил именно на том, чтобы экономить каждую секунду времени и каждый градус тепла слитка. Не мало ночей провел он над тем, чтобы обдумать, обосновать и подтвердить на практике возможность ускорения темпа прокатки.
С помощью инженера Савельева и главного калибровщика Бахтинова оператор Тищенко проверил свои расчеты. В душе у него не было никакого сомнения в правильности своего предложения. Однако сейчас это надо доказать работой, обеспечив невиданный еще темп прокатки.
Чтобы прокатать один слиток, оператор должен сделать 85 операций. Ноги его упираются в педали и руки беспрерывно переключают контроллер. За одну минуту он успевает сделать 50 операций. Движения его плавные и быстрые, словно все это дается ему шутя. Только серьезный, внимательный взгляд его показывает, что не так-то все это просто, как кажется. Работу оператора при высоком темпе прокатки можно сравнить, пожалуй, с работой и напряжением шофера, который ведет машину на большой скорости по сильно пересеченной местности. А еще правильнее было бы сравнить его напряжение с тем, которое испытывает механик — водитель танка, когда он ведет свою машину в атаку…
На доске, которая висит у поста управления, отмечается почасовая производительность в слитках. После первого часа работы появилась цифра «36». Бахтинов, показывая Савельеву рукой на эту цифру, наклонился к самому его уху.
— Разбег замечательный…
Ка доску показателей смотрели со всех сторон. Прибегал сварщик с колодцев и, увидев цифру «36», бросился сообщить радостную весть сварщикам. Вальцовщики увидели эту цифру и энергичнее захлопотали, у клетей… Паузы между слитками уменьшились, и поток металла почти не прерывался. Весь цех был озарен светом полос и, казалось, что по всем рольгангам — куда ни глянь — сверкает своим оранжевым блеском металл.
На доске появляются цифры 37, 38, 39… Тищенко видит в зеркало, которое висит перед ним, как Бахтинов на площадке поста управления о чем-то горячо говорит Савельеву, вынимает блокнот, что-то чертит, потом показывает Савельеву.
Савельев берет у Бахтинова бумажку и кладет ее перед глазами Тищенко. Он читает: «Темп очень хороший, валки ведут себя отлично. Так держи». Губы Тищенко расплываются в улыбку, он утвердительно качает головой, потом отрывает на секунду руку с контроллера и показывает на нагревательные колодцы. Савельев понял: Тищенко беспокоится, чтобы не было перебоев в подаче слитков. Он быстро спустился вниз и побежал к сварщикам…