Когда стрелки часов показали четыре, никто и не заметил, как прошла смена. Тищенко встал с сиденья и вышел на площадку. Еще сверху он крикнул:
— Николай Ильич, сколько?
— 303! — отвечает мастер Розенков.
— А можно больше дать? — спрашивает Бахтинов.
— Можно, если, скажем, уменьшить паузы между подачами слитков на рольганг, — отвечает Тищенко.
Инженер Савельев шутливо машет руками.
— Что вы, в самом деле, мировые рекорды установить хотите, мировую славу завоевать?
Бахтинов подошел к Тищенко и протянул ему руку:
— Отлично, Алексей Ильич, поздравляю с успехом.
— Вам спасибо за помощь, Борис Петрович, это и ваш успех.
Бахтинов, Савельев и Тищенко пошли рядом, направляясь к конторе. Лицо Тищенко, покрытое капельками пота, сияло от счастья.
— Вы, Георгий Васильевич, — обратился он к Савельеву, — между прочим, о славе сказали, о мировой славе. Так мы нисколько не против, наоборот даже. Вы покажите нам, как за нее ухватиться, так мы за нее уцепимся двумя руками.
— Чего вам показывать, вы и так превысили мировые рекорды производительности на блюминге в горячий час. Или мало вам этого? — сказал Бахтинов.
Тищенко остановился и серьезно посмотрел на инженеров:
— Для отечества — мало!
ПИСЬМО
Собрание доменщиков должно было состояться после второй смены, в 12 часов ночи. Заместитель секретаря парткома завода Буйвид посмотрел на часы и, увидев, что времени осталось мало, заторопился. До собрания в доменном цехе ему хотелось еще выступить на семинаре агитаторов, которых собирал партком.
На улице — непроглядная темень, накрапывал дождь. Буйвид удобнее укутался в плащ, поднял капюшон и решительно шагнул в темноту.
Апрель боролся с маем и не хотел уступать, несмотря на то, что из-за гор все чаще налегали теплые ветры, солнце по-весеннему пригревало, таял снег, оголяя вершины гор, и все, предсказывало наступление весеннего паводка.
Решительная схватка зимы с весной произошла неожиданно. Началась она бурными порывами ветра и ливнем такой силы, который Буйвиду приходилось видеть только на юге.
Дождь лил не переставая, заполняя улицы, тротуары, дороги бурлящими потоками. Трамвайная линия скрылась под водой, и только металлические мачты, стоящие среди этого озера, выдавали ее существование. Трамвайные поезда, застигнутые ливнем, стояли потухшие, безмолвные, ушедшие колесами в воду.
У самой заводской ограды, там, где проходили мутные воды рудных фабрик, вода клокотала, бурлила и ревела, как зверь. Кюветы не смогли вместить эти потоки воды, и она, опрокинув часть кирпичной стены, ворвалась на территорию заводской площадки.
У этой бреши метались тени, мигали одиночные огоньки, и кто-то кричал:
— Мешки-и-и! Тащите мешки с землей! Бревна поперек ставить. Заваливай! Завалива-а-ай!
Откуда-то доносились глухие взрывы, напоминающие далекие разрывы тяжелых снарядов. Это специальные команды копрового цеха вступили в единоборство со льдами, отстаивая мосты и переправы через реку Урал.
В темноте Буйвиду с трудом удалось добраться до человека, который руководил работой. В длинном плаще, освещаемый тусклым светом ручного фонаря, этот человек стоял на возвышенности у самого пролома стены и среди разбушевавшейся стихии с завидным спокойствием и твердостью отдавал приказания, пытаясь построить плотину из бревен и мешков, наполненных землей, и преградить путь воде.
— Что произошло? — спросил Буйвид.
— Вода третий раз прорывается на заводскую площадку, она подходит к стенам прокатных цехов. Нельзя допустить воду к боровам нагревательных колодцев. Надо вызвать подмогу.
Буйвид бросился бежать, скользя и падая, к сторожевой будке, чтобы вызвать подмогу. У линии железной дороги он натолкнулся на группу людей.
— Эй, человек! — кричал кто-то. — Эй!
— Я!
— Где здесь стену проломило, а?
— Вы что, на помощь?
— Ну да, веди скорее…
— За мной идите.
Он повернул обратно, радуясь, что так скоро пришла помощь. Правда, их было всего семь человек, но взялись они за дело энергично. Мешки и рогожи, наполненные землей, летели один за другим, закрывая брешь, баррикада росла быстро, и, несмотря на всю злость и упорство, воде пришлось, в конце концов, отступить. Волею людей она была загнана в русло проточных канав и, беснуясь и ворча, понеслась к Уралу.
Как только была заделана брешь, Буйвид зашел в конторку склада. Все, кто только что с ожесточением боролся с водой, собрались у печурки и, мирно беседуя, сушили одежду.
Он подошел к молодому парню, сидящему на табуретке у печки. Брезентовая куртка, одетая поверх ватной фуфайки, насквозь промокла и почернела; с мокрой кепки по лицу текли грязные ручейки.
— Это вы пришли на помощь?
— Мы, а что?
— А кто послал вас? Диспетчер завода?
— Нет, сами пришли. Мы из листопрокатного.
— А кто, все-таки, послал вас? — допытывался он у парня. — Откуда вы узнали о прорыве воды?
— Стрелочник с путей прибежал и рассказал. Тут каждому понятно, что в таком деле лишний человек всегда пригодится. Если бы вода к цеху подошла — была бы тогда потеха. Вот мы собрались и пошли.
— Сами, значит?
— Ага. А чего допытываетесь? Странный человек, ей богу, — сказал парень, — он снял мокрую кепку, выжал ее и снова одел. Потом посмотрел на Буйвида и уже как бы примирительно, с улыбкой, сказал:
— Завод-то не чужой, а наш собственный. Правильно?
— Конечно, — ответил Буйвид, обрадовавшись простым и искренним словам молодого рабочего. Эти несколько слов по-новому осветили все происшедшее здесь за последние тридцать минут. Здесь проявилось благородство души рабочего, его любовь к своему заводу, его высокое сознание и понимание самого главного — завод-то не чужой, а наш собственный…
Когда Буйвид пришел в партком, агитаторы уже собрались. Буйвид все время находился под впечатлением того, что произошло на складе, и тотчас рассказал об этом парторгу ЦК ВКП(б) на заводе Корнилову.
— А ты расскажи об этом агитаторам, — посоветовал он. — Факт, казалось бы, исключительный, а, все-таки, очень характерный, очень.
Агитаторы завода собрались послушать инструктивный доклад на тему о борьбе за бережливость и экономию. Буйвид все думал, как ему увязать случай, о котором ему хотелось рассказать, с темой беседы.
— Да ты не увязывай. Расскажи и все, — сказал Корнилов. — Молодые прокатчики проявили настоящее хозяйское отношение к своему заводу — чего же тут еще увязывать.
Буйвида выслушали с большим интересом, и, когда он назвал фамилии молодых рабочих, раздались аплодисменты.
Корнилов в своей горячей, взволнованной речи перед агитаторами завода приводил другие факты, взятые из жизни завода. Обыкновенные будничные на первый взгляд случаи и поступки людей наполнялись новым содержанием.
— Случается, — говорил он, — простая шкатулка наполнена драгоценностями, они близки, доступны, стоит только по-настоящему взяться за дело, открыть шкатулку. И вот вам пример. Известно, что москвичи обратились к трудящимся нашей страны с призывом — организовать поход за экономию средств и материалов. Москвичи показали нам новый источник, откуда мы можем черпать средства для нашего строительства. Как на это ответили магнитогорцы? Я хочу несколько приоткрыть дверцы нашей Магнитогорской шкатулки и показать вам ее драгоценности…
Корнилов взял кусок мела, подошел к висевшей на стене обыкновенной классной доске и написал — 250 тонн.
— Такое количество топлива в условном исчислении сберегли за месяц три наших сталевара — Скоморохов, Мухутдинов и Киселев. Этого топлива достаточно для того, чтобы отопить шесть двухэтажных домов в течение зимы или для выплавки тысячи шестисот тонн стали.