Гадкий разговор. Пока ехал во дворец в карете, всё кусал губы. Всё кипел и осаживал себя. Оказывается, он сочинил корпус доносителей! Ну почему у нас все так неправдоподобно щепетильны? Шервуд спас жизнь царю. В Англии его бы носили на руках, объявили героем. У нас здороваться не желают. Ни один полк, ни одно офицерское собрание не приемлет в свой круг, руки не подают. Живёт один, как волк.
Бенкендорф поднял ладони и с силой растёр лицо.
Теперь вот государь трясёт перед носом бумажками, а он, шеф жандармов, начальник высшей полиции, не знает, что и отвечать.
Император со всей силы шарахнул по столу кипой исписанных листков. Александр Христофорович успел заметить: на полях множество резких вопросительных знаков, а в тексте — жирные гневные подчёркивания. Стало быть, содержание пришлось не по вкусу. А что, скажите на милость, государю по вкусу? Обернётся, посмотрит вокруг себя — камня на камне не оставит. Всё дрянь!
— Я получил это вчера, — с заметным упрёком бросил Николай Павлович. — Счёл невозможным вас беспокоить. Но нынче извольте читать и рассуждать сами.
Бенкендорф с показным хладнокровием взял листки со стола. Он много лет знал: лучшая тактика с Никсом[2] — прямота. Или игра в прямоту. К чести Александра Христофоровича, играть почти не приходилось. Бесполезно. При ослепляющей ярости, которая порой брала верх над императором, тот редко в ком обманывался. И когда утихомиривал себя усилием воли, мыслил ясно и трезво. А потому пара вёдер холодной воды на голову по утрам шла его величеству только на пользу.
— Я поставил к донесению 48 вопросов, — ворчливо бросил государь. С него уже стекала злость. Явись Бенкендорф ещё вчера, и его не миновал бы взрыв пушки на манёврах.
Теперь начальник III отделения мог с видимым равнодушием (в нём-то и заключалась толика игры) просматривать донос.
Основательно. Весьма. И даже «со истиною сходно», как говаривал старик Державин. Однако ложь. Это Александр Христофорович знал точно, и не только потому, что кляузничали на генерал-губернатора Одессы Воронцова, который… с которым… за которого… А ещё и потому, что в конце имелись фамилии авторов. Графы Ланжерон, Витт, Нарышкин. Последний удивил. Зачем клеветать на двоюродного брата, которому всем обязан?
Александр Христофорович поднял на императора настороженный взгляд. Они стояли в кабинете, и рослый государь едва не касался головой сводчатого белёного потолка. Стены теснили его. Окна-амбразуры выглядывали из глубоких ниш. Спартанская обстановка. Гора обкусанных перьев на столе. В углу — старые обрезанные сапоги без голенищ, заменявшие домашние туфли. Здесь не было уюта, но Никс упорно выбирал это место для работы — точно забивался в нору.
— Я знаю Воронцова, он очень попечителен, — сказал генерал. Его твёрдый, беспристрастный голос, казалось, выбивал почву из-под ног доносителей.
— Но обвинения серьёзны, — протянул государь, уже заметно остывая. — Разорил город. Нарыл колодцев, из которых вместо воды идёт грязь. Замостил улицы дурным камнем, который на другой год начал крошиться. Пустил казённые деньги на акционерную компанию по перевозке товаров из Константинополя. Всё равно что раскрал. И укатил в Англию отдыхать.
«Разве он отправился туда не по вашему приказу?»
— Ланжерон не может быть беспристрастен, — вслух сказал Бенкендорф. — Он прежний генерал-губернатор юга. Кипучая деятельность Воронцова — лишнее доказательство его собственной беспечности. Витт — начальник военных поселений, им с Воронцовым приходится делить власть в одном наместничестве. Кто бы выдержал?
Будничность тона Александра Христофоровича заставляла императора и самого глядеть на дело проще, спокойнее, без сердца. Вот беда — он не мог. Во всяком случае, сразу. Потом, через час, два, лучше по прошествии ночи, чаще бессонной, отпускало. Начинал мыслить свободнее. Точно расстёгивал воротник. Дышал ровнее. А сразу… нет, никогда.
— Но почему к доносителям присоединился Лев Нарышкин? — государь схватился за последнюю соломинку. — Для него Воронцов всё сделал. Изъясните мне эту метаморфозу.
— Он ревнует к Михаилу жену, — не моргнув глазом заявил Бенкендорф. — Графиня Ольга — знатная… — Когда слово точно выражает сущность, его не отменит и сам император. — Она всегда метит в первых лиц. Жила у сестры в Бессарабии, блудила с Киселёвым, начальником штаба второй армии. Переехала в Одессу — нужен генерал-губернатор. — Появилась бы при дворе… — Александр Христофорович посчитал нужным оставить выводы самому монарху.