Бенкендорф вообще знал очень немного людей, способных нагадить Воронцову. И тот факт, что среди них находился Пушкин, свидетельствовал не к чести поэта.
Елизавета Михайловна Хитрово принадлежала к числу тех женщин, которых годы не то чтобы красят — примиряют с несовершенством натуры. Она выдалась в папиньку, только что не крива на один глазок. Её тучное тело требовало не корсетов, а белых лосин, обтягивающих ляжки и живот. А круглая физиономия — белой же ермолки, в которой так часто изображали Кутузова. Этой фигуре не соответствовали ни тонкий ум, ни острый язык дамы, которые вкупе с манерами львицы превращали её в арбитра светской жизни.
От отца Елизавета Михайловна унаследовала и умение двигаться к цели по шахматному полю двора, не сбивая выпирающими боками важные фигуры. Прибыв в столицу, она обзаводилась новыми полезными знакомствами и возобновляла старые родственные связи, подзабытые за годы «австрийского пленения». По матери мадам Хитрово принадлежала Бибиковым, а потому генеральша Бенкендорф, как ни старалась, не была избавлена от визитов этой дамы, хотя муж и советовал держаться на расстоянии. Или хоть держать язык за зубами.
Последнее Лизавета Андревна умела лишь отчасти и жаловалась, что светские кумушки всегда знают, как навести разговор на скользкие предметы.
— Тогда помалкивай, — говорил Шурка.
Но сегодня он не только благословил поездку жены в дом бывших родственников на Моховой, где до приезда дочери из Вены коротала время Елизавета Михайловна, но и навязался сопровождать. Чем несказанно удивил супругу.
Теперь они чинно пили чай за круглым розовым столиком в полосатой гостиной, украшенной громоздким портретом фельдмаршала и другим, поясным, императора Александра. Под обоими стояли живые цветы. Мадам Хитрово в кои-то веки была в простом тёмном платье, правда оголявшем плечи, но к этому давно все привыкли, в белой кружевной наколке на волосах и даже в газовом платке, туго перетягивавшем место между головой и телом, которое принято называть шеей.
— Я вижу, генерал, что вы прислушались к моим вчерашним словам, — хозяйка заулыбалась, снова готовая погрозить Бенкендорфу пальцем.
Гость также сдержанно улыбнулся, не то подтверждая, не то не соглашаясь с её предположением.
— Вы почти всё время проводите возле высочайших особ, — продолжала Елизавета Михайловна. — Каким редким семейным благополучием наделил их Господь! Даже простые люди, выбирая подруг по собственной воле, почти никогда не пользуются подобным счастьем.
— Такова человеческая природа, мадам, — развёл руками Александр Христофорович. — Мы никогда не довольствуемся тем, что имеем. Но в попытке поймать большее можно всё потерять.
— Как вы правы! — всплеснула руками Хитрово. — Золотые слова. Вот я ещё не старых лет, а уже дважды вдова. — При этом она кокетливо повела плечом, показывая, что её бы хватило и на третьего, и на четвёртого мужа.
Беда, если Лизавета Андревна возьмётся ревновать. Но, к счастью, на взгляд супруги, в «старушке Хитрово» было очень мало от Мессалины и очень много от наивного самолюбования человека, которому никогда не говорили правду в глаза.
Между тем достойная дама сделала озабоченное, печальное лицо:
— Неужели этому буржуазному счастью на троне пришёл конец?
— Какие же к сему причины? — Александр Христофорович продолжал разыгрывать неведение.
— Вы знаете их лучше меня, — снова улыбнулась Хитрово. — Ах, как хорошо, что пост окончен. Сейчас принесут варенец с миндалём и выбогских кренделей.
Жена под столом наступила Бенкендорфу на ногу. Никаких кренделей. Да и орехи в сахаре…
— За одиннадцать лет можно устать от супруги, — продолжала хозяйка. — Тем более что дамы просто атакуют его величество. А он отнюдь не враг женских чар.
— Уверяю вас…
Елизавета Михайловна отмахнулась.
— Не уверяйте. Например, вчера на балу подошла ко мне леди Дисборо, такая рыжая дылда в веснушках… и говорит: «Видели вы дам, которые наперерыв ловят каждое слово государя, как птенцы — червяка? Думаете, это конец семейным добродетелям? Наше посольство занимается этим уже месяц и не может прийти ни к какому выводу». Месяц!
Бенкендорф проклял свою поездку в Штутгарт.
— «Ах, эти женщины его развратят! — Елизавета Михайловна продолжала передразнивать англичанку. — Даже я, добродетельнейшая из смертных, не могу побороть чувство ревности по отношению к вашим кокеткам, которые считают, что имеют равные со мной права обожать императора!»