— Я напрасно вышла за него замуж, — проговорила она.
Страшные слова.
— Лиза… — возмутился генерал. — Да вы с Мишкой…
— Всё ложь, — отрезала графиня. — Показное. Поверишь ли, ничего нет. — Она прижала оба кулачка в чёрных лайковых перчатках к груди.
Бенкендорф чувствовал, что под ногами этой женщины разверзается пропасть.
— Если узнаешь обо мне что-то плохое, помолись.
Только в экипаже Шурка понял смысл её слов и чуть было не потребовал поворачивать. Но рядом клевал носом император. А вёрсты одна за одной наматывались на колёса.
Он не знал, что по возвращении из похода Михаил, мокрый от дождя, как был на корабле, вошёл в комнату жены. Графиня стояла на коленях на полу, разметав белое креповое платье и опустив голову.
— Надо ли что-то говорить, сударыня? — спросил муж.
Туго завитые локоны её тёмных волос отрицательно качнулись.
До Елисаветграда коляска неслась без остановок. Казалось, императора что-то тревожит.
— По всем расчётам, если мы будем неутомимы, то успеем к дню рождения матушки, — сказал он. — Но мне почему-то всё время кажется, что больше её не увижу.
Бенкендорф приписал это запоздалой реакции на корабельные страсти. Испуг настиг его величество спустя двое суток после того, как опасность миновала.
В Елисаветграде они только вдвоём отстояли ночное бдение, императору чуть полегчало, и дальнейший путь он держался покрепче. 14 октября, как и было обещано, государь прибыл в столицу и, никем не узнанный, прошёл утренними улицами во дворец. Его приветствовала Шарлотта, выехавшая из Одессы раньше, и дети. Поднялся визг. Но Никс искал глазами Марию Фёдоровну, а она не выходила.
Пришлось сознаться: вдовствующую императрицу уложили лейб-медики. Известие о взятии Варны привело пожилую даму в такое радостное волнение, что она целые сутки не могла ни о чём говорить, кроме этого. А потом пошла к дивану, опустилась на него и только выдохнула:
— Устала что-то.
Никто не верил в дурной исход, потому что за всю жизнь Мария Фёдоровна ничем не болела. Однако она была настроена твёрдо, как и в любых обстоятельствах:
— Семья, дети, надо прощаться.
Позвали и Шурку. С ним вдовствующая императрица благоволила говорить отдельно.
Он вошёл, опустился на колени перед кроватью. Не сдерживал слёз.
— Будет, — покровительница похлопала воспитанника по руке. — Я пятьдесят лет живу только в этом дворце. Вообрази, какая я старая!
Бенкендорф взял её руку. Пальцы старушки казались обсыпаны белой мукой. Сама она, когда-то огромная, чуть не с него ростом, теперь съёжилась. А формы-то, формы какие были! Наполеон завидовал Павлу, хотел, чтобы у его невест, Екатерины или Анны, развились такие же. Всё в прошлом…
— Ах мой милый, Августин, — пошутила императрица. — Наклонись.
Шурка нагнулся к её губам.
— Я очень благодарна тебе, — прошептала Мария Фёдоровна. — Ты обещал, и ты сделал. Теперь уйду со спокойным сердцем. У моих детей всё хорошо.
Ничего он не обещал. Как-то само выправилось.
— Ты должен знать, — старушка улыбнулась, отчего её белые щёчки пошли слабыми сухими морщинками. — Я всегда гордилась тобой. Всегда. Даже когда ругала. Теперь скоро встречусь с твоей матушкой, надеюсь, она мне не попеняет.
— Не говорите так, вы ещё крепки…
Мария Фёдоровна приложила палец к его губам.
— Я тебе тут оставила кое-какое наследство. Молчи, не маши руками. Я знаю, что ты давно собирал на этот водопад. Как, бишь, его зовут? Фалль? Ну вот Фалль от меня и получишь.
Бенкендорф опешил.
— У тебя теперь сколько детей? — посмеивалась императрица. — Семь?
— Восемь, — не без запинки признал генерал.
— Ишь ты, — задумалась она. — Видать, кто незаконный выплыл. Ищи-ищи, обрящутся. — Мария Фёдоровна постаралась вернуться к прежним мыслям. Хватка её пальцев снова стала крепкой. — Я умру, тебя некому будет поддержать. Не заносись. Не дразни министров. Будут напирать, покайся. Уповай только на дружбу государя. Делай, как говорю.
Глава 6. МИНИСТЕРСКИЕ КАВЕРЗЫ
Одна «Полтава» царила в голове у Сверчка. Стихи клокотали в ней и как бы рождались сами собой, помимо его воли. Он просыпался утром и лежал до полудня в кровати, записывая то, что успело набежать за ночь. Из всех времён года осень была самой урожайной, даже когда приходилось проводить её в Петербурге. Хотя города — мерзость! Особенно наша Северная столица.