В Сашины уши бросилась южная, одинаково растягивающая все гласные, речь. Саша и Женя были здесь не одни, а втроем. Соседка, которая смятой копией прыгнула на Сашу из ее детства – тело-табуретка и рыжий набалдашник из волос, – стала пулеметить какие-то слова, злые слова, слова-возмущения, слова-обвинения. Вон кто нарисовался. На похороны даже не приехала. Бессовестная. Пришла делить наследство.
Саша не понимала, зачем здесь эта женщина, кажется Люба, и повернулась к Жене, чтобы он объяснил ей хоть что-нибудь. Женя смотрел в себя.
Что с ним? Почему он молчит?
Мы тут с Марьей Алексеевной и Антониной Федоровной как раз про девять дней думали, но тебе-то все равно, ты же за квартирой, теперь-то дядька с теткой точно Женю вашего упекут, когда наследница такая объявилась.
Это точно Женя? Куда его должны упечь?
Саша чувствовала, как в ее животе начинает крутиться то самое, что она не знала, как назвать, то, что быстро разрастается и бьет ей в голову, то, что нельзя контролировать. То, что выливается на людей, которые злят Сашу. Или проходят мимо, когда Саша злится.
– Теперь я здесь живу.
Это было первое, что сказала Саша, появившись спустя одиннадцать лет там, куда мечтала больше не заходить.
– Пошла отсюда вон, иначе вызову ментов.
Соседка задребезжала еще быстрее, еще звонче, я с ним четвертый день сижу, кормлю его, подтираю за ним, а ты, ты бессовестная, ты, ее голос спрессовывался и врезался в Сашино черное, становился топливом, укрупнял его.
Саша содрала себя с места и пошла прямо на стоящую в проеме соседку, ее каблуки вдавливались в линолеум. Соседка, сама не поняла почему, но вдруг испугалась, втопила себя в стену прихожей, волосяная ржавчина приклеилась к обоям. Саша пнула ногой входную дверь и хлопнула по ней рукой, чтобы остановить ее возвращение на место.
– Быстро.
Соседка, заглохшая и примятая, вытекла в подъезд и просунулась в узкое горло своей квартиры, где и застряла. Саша закрыла дверь, немного походила по комнатам, а потом стала всем телом мягкой и оказалась на полу у Жениного кресла. Она начала расспрашивать его, что случилось и как он живет. Попыталась узнать про лекарства. Несколько раз назвала свое имя. Один раз, единственный раз, – имя матери. Потрясла за плечи. Поцеловала. Обняла. Отступила. Снова проросла почти до люстры, заходила по комнате.
– Женя, я теперь живу здесь. Понимаешь?
Неизвестно, понимал ли это Женя. Он продолжал молчать и смотреть в себя. Саша втащила в их старую детскую чемодан – ее кровать была на месте, Женина тоже. В обеих вились одеяльные гнезда. На одной из них, скорее всего, умерла мать. Вероятно, Сашиной. Но лучше бы в больнице. Саша надеялась, что мать все-таки не успела пропитать предсмертным потом, рвотой и другими выделениями, с которыми из нее выползала жизнь, детский матрас, который, конечно, ни разу не чистили и не меняли.
Саша достала из чемодана спортивные шорты и хлопковую майку. Переоделась. Затем прошлась по всей квартире и содрала тряпки с зеркал. Нашла на плите теплый суп, вероятно приготовленный соседкой, и еще чуть-чуть подогрела. Разлила по тарелкам. Пришла в комнату к Жене и потянула его за руку. Он, продолжая ничего не видеть, поднялся, вырос на пару сантиметров выше Саши и пошел за ней на кухню. Взял ложку и стал есть – неуверенно, медленно, по-ребеночьи. Саша смотрела на него и не знала, что ей нужно в этот момент чувствовать. Это был очень изменившийся, растерявший себя Женя.
– Женя, я приехала навсегда.
Саша села рядом на шрамированную подушку кухонного уголка, заклеенную кое-где скотчем, обняла Женю правой рукой.
– Помнишь, что я сказала тебе, когда уезжала? Что вернусь.
Женя положил ей голову на плечо и закрыл глаза. В одиннадцать вечера он сам почистил зубы и лег в постель, забыв, правда, снять с себя одежду и тапочки. Саша решила, что спать в своей детской никогда не будет, поэтому прогрохотала диваном в комнате с большим телевизором, как это делали ее родители много лет назад.
Утром Саша проснулась рано и пошла в ванную. Взяла пакет и свалила в него все, чем пользовалась ее мать: шампунь на еловых шишках, жирные кремы от морщин, кусок вонючего мыла, дешевые маски для лица, тюбики с мутной жидкостью и еще десятки банок, этикетка на которых сморщилась и пожелтела. После этого Саша три раза вымыла руки, растирая мыло между пальцами и выскабливая под ногтями. В ванной остались только Сашины шампунь и гель для душа в маленьких флаконах, с которыми пускают в самолет, а также зубная паста и две щетки в стаканчике.