Мистера Херда сказанное не удовлетворило.
-- Как вы считаете, может Непенте довести северянина до того, что тот перестанет отвечать за свои поступки? Кит думает именно так. И как насчет сирокко? Способен ли он до такой степени истрепать человеку нервы?
-- Мои, во всяком случае, нет. Мне приходилось слышать о людях, которые вели себя как последние дураки, а после во всем винили Создателя. Очень часто! И разумеется, если человек начинает жаловаться на пустяки вроде погоды, можно с уверенностью сказать, что он рано или поздно спятит. Погода совсем не для того создана. Если подумать, много ли существует дней, о которых человек может честно сказать, что они его вполне устраивают? Человеку почти всегда либо слишком жарко, либо слишком холодно, либо слишком влажно, либо слишком сухо, либо слишком ветрено. Я никакого внимания на сирокко не обращаю. Почему же Денис должен обращать? Он, в отличие от многих, на дурака совсем не похож. И на вашем месте я бы не стал слушать Кита. Кит слишком склонен к преувеличениям.
Мистер Херд почувствовал некоторое облегчение. Какой все-таки разумный человек, уравновешенный, твердо стоящий на земле. Идеальный ученый. Сирокко для него не существует. Он держится в стороне от человеческих слабостей и страстей.
Было совершенно ясно, что епископ ничего не слышал об истории с baloon captif.
-- О себе могу сказать только, что мне ваш южный ветер начинает досаждать, -- сказал он. -- Я давно уже не чувствовал себя хуже, чем сегодня. Ффу! Душно! Дышать нечем. Рубашка липнет к спине. Давайте присядем.
Они нашли скамью с видом на море и на вулкан. Население острова успокоительно прогуливалось перед ними туда-сюда.
-- Здесь всегда такая погода? -- осведомился мистер Херд.
-- Эта весна немного теплее обычной. Или может быть следует сказать, что лето началось несколько раньше. Сирокко год за годом один и тот же, хотя между живущими здесь иностранцами существует что-то вроде договоренности, в силу которой они каждый сезон утверждают, что так худо здесь еще не было. Каждый год повторяют одно и тоже.
-- А что на этот счет говорит ваш Перрелли?
Мистер Эймз недоверчиво взглянул на епископа.
-- Подсмеиваетесь надо мной, -- сказал он. -- И по заслугам, нечего было утром столько болтать. Боюсь, я вам страшно наскучил.
Но епископа и вправду интересовал ответ на этот вопрос.
-- Ну что же, тогда могу вам сказать, что монсиньор Перрелли едва упоминает о южном ветре. Он перечисляет другие ветра, называет некоторые из основных якорных стоянок острова, отвечающих разным ветрам и временам года. Он также извлек из старых хроник записи о больших штормах 1136-го, 1342-го, 1373-го, 1460-го годов и так далее, нигде, впрочем, не говоря, что они приходили с юга. Он сообщает, что воздух здесь приятен, ибо смягчен мягким морским бризом. Само слово сирокко встречается на его страницах только один раз и то в связи с жалобой по поводу преобладания этого ветра на материке.
-- Старый пустозвон!
По телу мистера Эймза прошла легкая дрожь. Но он снова заговорил несколько более увещевательным тоном:
-- Он был историком своего времени, покладистым господином, рассказывающим таким же людям, как он, то, что должно было их заинтересовать. Именно это и делает его труд привлекательным для меня: в нем видна личность автора. Факты, которые он записывает, будучи сведенными воедино с теми, которые он замалчивает или скрывает, позволяют так глубоко проникнуть в изменчивую человеческую натуру! Реконструировать характер человека и его время можно ведь не только по тому, что он делает или говорит, но и по тому, что ему не удается сказать или сделать.
-- Современные историки не таковы, -- сказал мистер Херд. -- Они из всех сил стараются дать вам истинную картину. И читать их иногда довольно скучно. Я бы с удовольствием позаимствовал у вас Перрелли на день, на два, если бы вы не возражали.
-- Я вам его пришлю вместе с кое-какими старинными гравюрами и современными фотографиями. Тогда вы поймете, что я имел в виду. Гравюры не вполне верны природе, да люди того времени и не стремились сохранять ей верность. И все же, создаваемое ими ощущение этих мест полнее того, которое дают современные изображения. Возможно, существуют истины двух родов: истина факта и истина его осмысления. Перрелли будит мысль, он прививает к эрудиции романтичность, отчего та расцветает пышным цветом. А какое воображение! У него есть целый трактат о рыбах Непенте -- читается, как поэма, и вместе с тем переполнен практическими кулинарными советами. Представьте себе Вергилия, пишущего в соавторстве с Апицием.
Епископ сказал:
-- Пожалуй, Гораций быстрее сговорился бы с этим старинным bon-vivant(60).
-- Вряд ли Гораций мог бы приложить руку к этой главе. Для такой работы он был недостаточным идеалистом. Он никогда не смог бы написать о красной кефали так, как Перрелли, который сравнивает ее чешую с яростными волнами Флегетона, с мантией розовоперстой зари, со стыдливым румянцем застигнутой во время купания девы, а после этого рассказывает как готовить эту рыбу тридцатью различными способами и как выплевывать ее кости наиболее бесшумным и благородным образом. Таков Перрелли -оригинальный, неторопливый. И всегда остающийся самим собой! Он улыбался, когда писал, я в этом совершенно уверен. В другом разделе, описывая источники острова, он намеренно перенимает слог некоторых старинных средневековых схоластов. И есть еще глава, посвященная положению духовенства при Флоризеле Тучном, она полна завуалированных нападок на современные ему монашеские ордена, подозреваю, что эта глава доставила ему немало неприятностей. Должен с сожалением сказать, что распущенной болтовни на его страницах тоже хватает. Боюсь, он был человеком не очень нравственным. Но я не могу заставить себя осудить его. Что вы об этом думаете? Некоторые проблемы возникают так неожиданно, правда?
Вид у мистер Эймза вдруг стал совершенно несчастным.
-- Да, пожалуй, -- ответил епископ, которому в ту минуту совсем не хотелось разговаривать на этические темы. -- И как же вы намерены поступить в этом случае? -- добавил он.
-- В каком?
-- Я говорю о поэтической вольности, допущенной Перрелли, не упомянувшем о сирокко.