-- Гм-гм!
Мартен умолк.
-- Я не хотел вас прерывать, -- сказал Денис. -- Хотя как-то очень гладко у вас все получается!
-- Вопрос-то уж больно простой, мой мальчик. Его усложняют и усложняют искусственно разные там преобразователи общества и романисты. Им нужно продавать свою гнусную писанину, им нужно заставить нас позабыть о том, что единственно важная и интересная часть отношений между полами -- это именно та, о которой никто не говорит и не пишет. К чему вообще все сводится? Мужчина творит интеллектуально или физически. Классифицирует минералы или пробивает тоннели в горах. А женщина творит физиологически, ее дело -- поставлять необходимый сырой материал, самое лучшее, что она создает, это ребенок. У меня с женщинами отношения лучше некуда, потому что и мне, и им совершенно ясна глупость того пустословия, которым окружается секс. У нас нет иллюзий насчет друг друга. Мы точно знаем, что нам требуется. И точно знаем, как требуемое получить. Уверяю вас, Фиппс, сторонницы женского равноправия скоро покончат с ханжескими речами и идеальными представлениями. Они попросту начнут лупить идиотов мужского пола по головам. И как только женщина вступит в игру на равных правах, ничего от вашего преклонения перед целомудрием не останется. Она с ним мириться не станет.
-- Отвратительно, -- сказал Денис. -- Продолжайте.
-- Я кончил. Что, опять санидин?
Денис по-прежнему держал в руке камень. Однако думал он о своем. Ему нравилось набираться свежих идей, проникать в мысли других людей -- он знал, сколь многому должен еще научиться. Но при этом он предпочитал, чтобы разум его формировался без насилия, на артистический манер. Мартен же словно кувалдой орудовал да еще и промахивался постоянно. И Кит то же самое. Почему каждый так неистов в своих убеждениях, так склонен к крайностям?
Мартен повторил:
-- Санидин?
-- Где-то же должен быть санидин, -- откликнулся Денис. -Я кое-что знаю о кристаллах, Мартен. Я читал "Этику пыли" Рескина.
-- Рескин. Господи-боже! Это же не человек, а рвотное средство. Но вы так и не ответили на мой первый вопрос. Вы все время повторяете -- "санидин, санидин". Почему?
-- Да я и не знаю. Довольно приятное имя, вы не находите? Могло бы принадлежать человеку. Женские имена так удручающе заурядны. Вечно какая-нибудь Марджери попадается. Если бы у меня была дочь, я бы назвал ее "Санидин".
-- При ваших темпах такая возможность представится вам нескоро. Вот если бы у меня была дочь, я бы дал ей другое имя, и я совершенно точно знаю, какое.
-- Какое же?
-- Анджелина.
-- Вот как? -- медленно осведомился Денис. -- А почему?
-- Ну, довольно приятное имя, вы не находите?
-- Имя, если вдуматься, совсем не плохое. Но звучит по-иностранному. Мне казалось, вы иностранцев не жалуете.
-- Не жалую. Правда, есть тут одна...
-- Продолжайте, -- сказал Денис.
Мистер Мартен подмигнул.
Туман уже снесло с верхушек холмов, скалы, виноградники, море под их ногами -- все нежилось в сиянии солнца. Молодые люди встали, словно охваченные единым порывом, и двинулись к дому. Урок минералогии кончился.
-- Собираетесь нынче к Киту? -- с хорошо разыгранным безразличием осведомился Мартен.
-- Не знаю.
-- Я бы на вашем месте пошел. Говорят, у него здорово все поставлено. Жуткая толпа соберется -- настоящая давка. Он только раз в году закатывает такой праздник. Танцы, китайские фонарики и шампанское рекой. Неужто не пойдете?
-- Быть может, попозже вечером.
Дениса охватило смятение. Он чуял в этом грубияне соперника, хоть ему и казалось невозможным, чтобы Анджелина удостоила подобного человека вниманием. В настоящую же минуту он, после такого количества пошлых излияний, нуждался в успокоительной беседе с кем-либо из воспитанных людей. Может быть, с библиографом? Эймз нравился Денису, которого особенно привлекало его ученое бесстрастие. Как знать, возможно, и сам он кончит тем, что станет комментировать какой-нибудь шедевр. Быть библиографом -- какая спокойная, полная прилежных трудов жизнь!
-- Я, пожалуй, загляну к Эймзу, -- обронил он.
-- Правда? Бесцветное существо этот ваш Эймз. Сухой, как палка, типичный университетский дон. Я ему, кстати, обещал минералогическую карту. Скажите, что я про нее не забыл, ладно? Интересно, что вы в нем нашли?
-- Он мне нравится, -- сказал Денис. -- Этот человек знает чего он хочет.
-- Этого мало, мой юный друг! -- словно вынося окончательный приговор, откликнулся Мартен. -- Нужно еще хотеть чего-то реального.
-- Что вы называете реальным?
-- Санидин и тому подобные вещи. Вещи с приятными именами. А, Фиппс?
Денис промолчал.
А его жизнерадостный друг продолжал тараторить:
-- Что-то меня в таверну потянуло. Зайду к Луизелле, выпью. А то от Клуба меня уже тошнит. И вообще, я, пожалуй, неравнодушен к младшей сестре. К самой младшей, той, у которой курчавые волосы -- ну, вы понимаете. Эх, знать бы мне получше латынь!
Пещерная таверна Луизеллы давно стала местом, в котором все назначали друг другу свидания. Сюда можно было зайти в любой час и найти себе компанию по душе. В значительной мере честь ее открытия принадлежала дону Франческо; во всяком случае, именно он открыл самую старшую из четырех хозяйничавших в таверне осиротелых сестер. Со временем, убедившись, что все четверо хоть и грешницы, но склонны к раскаянию, и будучи по натуре человеком щедрым, он пришел к мысли, что соблазнительные качества таверны заслуживают не только его внимания. Время от времени он приводил в нее своих друзей-иностранцев и ни один не ушел разочарованным. Вино здесь подавали превосходное. Русские, не допущенные в Клуб суровым мистером Паркером, зачастили сюда в значительных количествах. Здесь к ним относились хорошо. Несколько дней назад один из последователей Учителя, молодой крепыш по имени Петр Красножабкин, -- протеже, как уверяли, госпожи Стейнлин -- отличился, выпив за один присест шестнадцать бутылок. Он, правда, сломал после этого несколько стульев и еще кое-что, но так мило извинялся наутро, что сестры и слышать ничего не захотели о возмещении убытков.