Бивший в Денисе источник поэзии определенно иссяк. Почему-то вдруг оказалось, что рифмы ему не даются. Возможно, страсть его была слишком сильной для технических ограничений. Он попытал удачи в прозе:
"Взгляд твой волнует меня. Солнечному лучу я бы уподобил тебя, пламени иссушающему -- черному пламени, если бы было такое на свете, -- ибо милосердна ты и пылаешь, как ровное пламя. Поступь твоя, как песня и смех. Волосы твои -- течение беззвездной ночи. Солнце -- возлюбленный твой, твой бог. Радуется он твоему совершенству. Нежное тело твое трепещет от заключенных в него лучей. Он изваял твои члены, он целовал гладкую кожу твою во дни, когда ты... и никогда не отбелить тебе тех поцелуев..."
-- Никуда не годится, -- откладывая перо, печально думал Денис. -- Слишком ясно, из чего это сделано. Почему кто-то обязательно перехватывает любую мою идею? И главное, сказать-то мне нечего. Я способен лишь чувствовать. Как хорошо все шло, пока я любил только себя. А теперь все идет плохо.
Тут он вспомнил пышную тираду Кита.
"Ищите себя! Вам знакома пещера Меркурия? Как-нибудь ночью, в полнолуние спуститесь к ней..."
-- Что-то в его словах есть. Нынче же ночью и пойду.
Пойти туда в этот вечер ему было особенно трудно. Герцогиня вместе с прочими отправилась на обед к госпоже Стейнлин; все прекрасно знали, что прием завершится водной прогулкой при луне, так что вернуться она должна была очень поздно. Анджелина оставалась одна, протяни только руку. Ей полагалось сторожить дом в отсутствие хозяйки. Он мог пойти туда под каким-то предлогом и немного поговорить с нею, поглядеть в ее эльфийские глаза, послушать этот южный голос, густой и ясный, как колокольный звон. Он почти уступил искушению. В голову полезли мысли о никчемности всей затеи, о скользких ступенях -- по ночному времени там можно и шею свернуть. Если, конечно, не надеть теннисных туфель...
Ну, так он их наденет. Он не поддастся соблазну и докажет, что он мужчина. Все вокруг, даже Герцогиня, только и твердят ему: будьте мужчиной. Он отыщет себя. Кит был прав.
Наступила ночь.
Денис бесшумно спускался холодной и темной расщелиной и, проделав половину пути присел отдохнуть на каменный выступ, чтобы как следует проникнуться духом этого места. Безмолвие окружало его. Смутные массы висли над головой, сквозь разрывы в скальной стене различалось странное и все же знакомое мерцание лежавшего внизу ландшафта. Все купалось в млечном сиянии полной луны, льющемся из невидимого отсюда, скрытого за горой источника, затоплявшего далекие виноградники и деревья призрачным зеленоватым светом. Словно заглядываешь в другой мир, подумал он, в мир поэта. Мир этот спокойно лежал перед ним во всем своем блеске. Как хорошо понимаешь, очутившись в таком месте, величие и романтику ночи! Романтика... Чем была бы без романтики жизнь? Он вспомнил свой разговор с Мартеном и подумал о том, как грубы представления ученого о романтичности. Жаль, что материализм лишает беднягу радостей вроде этой. Ландшафт под луною -- как много внушает он мыслей и чувств! А пещера внизу -- о чем только не могла бы она поведать!
Пещера Меркурия...
Как получилось, что Меркурий, верховный вор, стал гением-покровителем этого места? Денису это было известно -его друг, мистер Эймз, все ему объяснил. Меркурий вообще не имел к данному месту ни малейшего отношения. Как доказал библиограф, пещера получила свое название от одного педантичного монаха, любившего бахвалиться своей ученостью перед поколением, жадным до всего античного и норовившим к каждому гроту прицепить латинское имя. Это была преднамеренная фальшивка, состряпанная на заре археологии, когда исторического критицизма еще не существовало. То же относится и к россказням о человеческих жертвоприношениях и пытках. В них не содержалось ни единого слова правды. К такому выводу пришел мистер Эймз в результате систематического исследования как древних авторитетов, так и самой пещеры. Легенды просто-напросто сочинили, желая добавить пикантности местной достопримечательности, изначальное, древнее название которой было, по-видимому, утрачено, хотя мистер Эймз и не расстался с надеждой как-нибудь натолкнуться на него вследствие одного из тех счастливых совпадений, которые служат наградой любителю старинных пергаментов и документов, трактующих о праве землевладения. Выдумка чистой воды. Уцелевшие в пещере старинные символы позволили мистеру Эймзу с определенностью установить, что здесь совершались обряды куда более древние и достойные -- обряды, посвященные некоему неведомому, первобытному божеству плодородия, Матери-Земле. Имя древней богини, подобно имени ее обители, также потонуло в забвении.
-- Есть нечто величественное в этих древних анимистических концепциях, -- сказал тогда Эймз. -- Впоследствии, уже при римлянах, в пещере, судя по всему, совершались приапические ритуалы. Можно, пожалуй, сказать, что ее тем самым унизили, не так ли? От плодовитости к похоти, это, скорее, упадок. Хотя как их разделишь? Всякая вещь стремится утратить свое священное значение, тяготеет к падению, к дикости. Но корни идеи остаются крепкими. Наделяя бога садов чувственными атрибутами, древние помнили о безрассудстве, о расточительной изобильности всякой природы -- не исключая и нашей с вами. Они пытались объяснить, как получается, что пребывающий в здравом уме человек, когда им правит желание, совершает поступки, о которых он тщетно сокрушается потом, на досуге. Не думаю, чтобы они стремились оправдать такие поступки. Иначе они отвели бы Приапу менее двусмысленное место в небесной иерархии. Приап, как вы знаете, не обладал всецело божественной сущностью. Я полагаю, они лишь хотели со всей ясностью подчеркнуть, что от природы так просто не отмахнешься. А жаль, -- добавил он.
И вздохнул. Бедняга в эту минуту подумал об аэростатах.
Денис припомнил тот разговор. Поклонение Земле: культ животворных сил, соединяющих в одном могучем инстинкте высших и низших тварей земных... Неотчуждаемое право человека и зверя полагать собственный закон, способный обескуражить смерть и наполнить землю молодостью, радостью, бурлением жизни. Право, которое жреческие касты всех времен стремились прибрать к рукам и которое торжествует над любыми препятствиями и освящает, хотя бы плодами своими, самые буйные из человеческих порывов. Право любить!