Немало узнал библиограф и о дальнейшей истории источника Святого Илии, который один только и продолжал еще бить, -- о том как в семнадцатом и восемнадцатом столетиях слава его разрасталась, привлекая болящих из самых далеких мест и сделав необходимым возведение роскошного зала для пущего удобства приезжих посетителей; и о том, как впоследствии воды его непостижимым образом вновь впали у публики в немилость. И это несмотря на то, что в 1872 году прославленный член Тайного совета доктор Каппонаро, директор Дома Неисцелимых в Монтеситорио написал, вняв отчаянным просьбам городских властей Непенте (встревоженных оскудеванием доходов, образованных платой за прием целебных ванн), брошюру, за которую, уместно сказать, эти самые власти выложили, ввиду вполне заслуженной автором славы неподкупного ученого, кучу денег, -- брошюру, восхвалявшую достоинства источника, доказывавшую посредством сложных химических анализов, что ингредиенты целебной воды не только не изменились со времен монсиньора Перрелли, но стали в действительности даже лучше, чем были; и завершавшуюся прочувствованными уверениями, что воды эти по-прежнему как нельзя лучше пригодны для исцеления от болезней, которым по непонятной причине подвержено население острова, -- а именно, от последствий злоупотребления любострастием и винопийством, а также от вросших ногтей на ногах.
Местный депутат, дон Джустино Морена, много раз обещал своим непентинским избирателям разобраться в этом вопросе и посмотреть, что тут можно сделать. Но он был занятым человеком. До настоящего времени он, судя по всему, не ударил и пальцем о палец.
И вот теперь этот последний из двенадцати целебных источников нежданно-негаданно иссяк...
ГЛАВА XX
Дурные вести распространяются подобно степному пожару. Эта же -- по причинам, о которых мы сейчас сообщим, -- была воспринята как зловещее предзнаменование самого грозного свойства. Священнослужители сошлись на тайное совещание, неофициальное, но весьма представительное, дабы обсудить, какую позицию в отношении прискорбного явления следует им занять и какие принять меры для ослабления обуявших население острова опасений.
Кое-какие толки на эту тему возникли и в Клубе. Большинство его членов придерживались принципа laissez faire(34), а то и относились к людям рационалистического склада, -- один из них, тихий индус, которого подозревали в ношении корсета, зашел в своем безразличии так далеко, что заявил, будто иссякновение источника приведет лишь к тому, что "на Непенте станет одной вонью меньше". Однако, небольшое, но сплоченное меньшинство думало иначе. Обуреваемое неясными ему самому предчувствиями, оно нашло обстоятельного и красноречивого выразителя своих страхов в лице Консула, -- последний с еще побагровевшей против обычного физиономией озабоченно прохаживался по клубным залам, то и дело выдергивая изо рта видавшую виды вересковую трубку, прикладываясь к виски со всяким, кто изъявлял желание за него заплатить, и объявляя всем и каждому, что надо что-то делать. Это была его панацея -неизменная формула на случай любой кризисной ситуации, скандальной или какой-либо иной. Надо что-то делать, со всей откровенностью заявлял он. Этим словам вторило сочувственное эхо, долетавшее от карточного стола, -- голоса мистера Мулена и синьора Малипиццо; оба не дали бы за источник и ломанного гроша, но никогда не упускали случая выразить на публике свое одобрение словам и поступкам мистера Паркера.
Что-то надо было делать и побыстрее, ибо прошло лишь несколько кратких часов, а над солнечным островом уже начала сгущаться атмосфера подавленности, ощущения неотвратимой беды. Местные жители с испугом припомнили, что на памяти их предков источник лишь однажды повел себя подобным манером. Случилось это перед колоссальным извержением расположенного на материке вулкана, засыпавшего остров ужасным пеплом, который уничтожил весь урожай и довел население до такой нищеты, что оно целых три месяца кряду едва-едва могло позволить себе самые насущные из радостей жизни. Они высказывали не лишенное определенной основательности мнение, что воды источника, повинуясь древним и темным узам взаимной приязни, решили покинуть свой прежний дом и укатили -- под лигами и лигами сверкающего моря -- к свирепому сердцу вулкана, дабы, претерпев там процессы алхимического преображения, своего рода испытание огнем, и исполнив некий пламенный брачный обряд, породить на погибель рода людского огнедышащее чудовище.
Выходящую к морю террасу заполнила людская толпа, обратившая взгляды к далекой огненной горе. Однако вулкан никогда еще не казался столь мирным, безобидным и привлекательным; его опрятные склоны тонули в алом вечернем свете, из жерла, уподобляясь гирлянде, неторопливыми непрестанными витками спирали возносился лиловатый дымок. Как бы резвясь и играя, завитки его один за другим уходили в зенит, словно вулкан желал привлечь всеобщее внимание к своим приятным манерам, и разорванные в высоте неотвязчивым южным ветром, улетали прочь. В толпе то там то сям, начали во множестве появляться священники. Настроение у них было -- лучше некуда, казалось, они более обычного склонны принять участие в любом, пусть даже затеянном без них разговоре. На неофициальном сборище было решено, что на данной, предварительной стадии наилучшим средством для ослабления охвативших верующих предчувствий являются такого рода снисходительные демонстрации. Самое важное это соблюсти внешние приличия -- к такому они пришли заключению, и надо сказать, не впервые. И вот именно тогда плотно окруженный благочестивыми прихожанами простодушный "парроко" указал на вылетавшие из кратера игривые облачка и произнес фразу, которую сам он счел не только уместной и остроумной, но также пригодной для успокоения тех, кто ее услышит. Он сказал, что ни один розовощекий школьник, когда-либо выкуривавший первую свою сигарету, не выглядел столь невинно. Зловещие, роковые слова! Впрочем, "парроко", отличавшийся воистину святой простотой, так и не смог постичь всего их значения. Смысл неудачной метафоры дошел до "парроко" лишь после того, как дон Франческо шепотом поведал ему, что внешность бывает порой обманчива, и сославшись на собственный опыт, приобретенный им в нежном возрасте шести лет, объяснил, что при всей внешней безвредности первой сигареты за ней обыкновенно следует нечто, сильно напоминающее катаклизм.