-- Я знаю, что кое-кто из выдающихся людей писал в последнее время о красоте стремительно летящего автомобиля и тому подобных вещах. В определенном смысле этого слова они правы. Ибо существует красота механической целесообразности, которую никаким искусством не усовершенствуешь. Но это не та красота, о которой я говорил.
-- И потому, -- заметил епископ, -- нам следует придумать для нее новое слово.
-- Совершенно справедливо, мой дорогой сэр! Нам следует придумать новое слово. Все существующие ценности постоянно пересматриваются и испытываются заново. Разве не так? Последние полвека мы заново формулируем моральные ценности, то же самое происходит и с художественными. То и дело возникают новые каноны вкуса, новые мерки, происходит общее расширение и умножение понятий. Полагаю, это должно заставить нас с большей осторожностью относиться к словам, которыми мы пользуемся, и быть готовыми к созданию новых слов в тех случаях, когда предстоит выразить новую идею. Если наши представления обогащаются, нужно соответственно обогащать словарь. Когда я говорю о красоте, я использую это слово в его узком классическом значении, значении быть может и вышедшем из моды, но очень удобном хотя бы тем, что оно неоспоримо закреплено и определено для нас всем, что мы унаследовали от древних по части искусства и художественной критики. И вот эта-то красота, утверждаю я, несовместима с той, другой красотой, о которой вы говорите.
-- Почему же? -- спросил миллионер.
-- Ну, например, эллинистической скульптуре присуще некое качество -- как бы нам его назвать? Назовем его фактором необычайности, тайны! Такие произведения искусства излучают нечто неясное, сообщая нам чувство их универсальной приемлемости для нас, какие бы настроения и страсти нами не владели. Полагаю, потому мы и называем их вечно юными. Они притягивают нас, будучи словно бы и знакомыми, но тем не менее принадлежащими как бы к неисследованному нами миру. Когда бы мы ни обратились к ним, они беседуют с нами на каком-то любовном и все-таки загадочном языке, на том языке, слова которого мы порою читаем в глазах просыпающегося ребенка. Между тем, самый быстрый и красивый паровоз в мире не является вечно юным, он устаревает и, прожив краткую жизнь, попадает на свалку. Иначе говоря, дух тайны, вечной юности улетучивается оттуда, куда вторгается полезность. Существует и еще один элемент классической красоты, столь же несовместимый с вашей современной ее концепцией: элемент авторитета. Увидев Праксителева "Эрота" даже совершенно неотесанный человек проникается уважением и к самому изваянию, и к его творцу. "Что за человек его сделал?" -- интересуется он, ибо сознает, что эта скульптура как-то воздействует на его неразвитый ум. Возьмем теперь некоего мсье Кадиллака, который строит прекрасные автомобили. Что за человек их делает? Нас это и на йоту не интересует. Он, может быть, и не человек вовсе, а еврейский синдикат. Ничего не попишешь, я не могу принудить себя чтить мсье Кадиллака с его машинами. Они комфортабельны, но фактор авторитета, вынуждающий нас склониться перед "Эротом", в них отсутствует полностью. Тем не менее и то, и другое называют прекрасным. Что же доказывает применение нами одного и того же слова к произведениям столь различным, столь безнадежно антагонистичным одно другому, как произведения Праксителя и мсье Кадиллака? Лишь недостаточность нашей изобретательности. А о чем оно свидетельствует? О том, что в головах у нас царит неразбериха.
ГЛАВА XXXVII
Миллионер заметил:
-- Думаю, с годами взгляды людей меняются. Демократия наверняка изменила прежние ваши воззрения.
-- Безусловно. Насколько я понимаю, ни американцы, ни какие-либо иные из наших современников, к какой бы расе они ни принадлежали, не способны отделаться от представлений, согласно которым все люди равны: в глазах Господа, добавляют они, подразумевая свои собственные. И опять-таки насколько я понимаю, ни древние греки, ни какие-либо иные древние, к какой бы расе они ни принадлежали, не могли бы впасть в столь нелепое заблуждение. Демократия не изменила моих воззрений, она их уничтожила. Она заменила цивилизацию прогрессом. Для восприятия обладающих красотою творений, на что способны и американцы, человеку нужен разум. Разум совместим с прогрессом. Для создания их, на что были способны греки, необходим разум и кое-что еще -- время. Демократия, покончив с рабством, устранила и элемент времени -- элемент, для цивилизации обязательный.
-- У нас в Америке рабства и поныне хватает.
-- Я использую это слово в его античном смысле. Ваше современное рабство другого рода. Ему присущи все недочеты и лишь очень немногие положительные стороны классической разновидности. Оно снабжает досугом не тех, кого следует -людей, воспевающих достоинство труда. Тем, кто рассуждает о Достоинстве Труда, лучше избегать разговоров о цивилизации -из опасения перепутать ее с Северным полюсом.
Американец рассмеялся.
-- Это камушек в мой огород, -- заметил он.
-- Напротив! Вы являетесь восхитительным примером удачного слияния, о котором мы только что говорили.
-- Цивилизация и прогресс! -- воскликнул мистер Херд. -- В той сфере деятельности, где я подвизаюсь, эти два слова используют так часто, что я начал подумывать, а имеют ли они хоть какое-то значение, кроме следующего: все постепенно меняется к лучшему. Предполагается, будто они указывают на восходящее движение, на некоторый шаг в сторону улучшений, которых я, честно говоря, углядеть не способен. Что толку в цивилизации, если она делает людей несчастными и больными? Нецивилизованный африканский туземец наслаждается здоровьем и счастьем. Жалкие создания, среди которых я работал в лондонских трущобах, не имеют ни того, ни другого, зато они цивилизованы. Я окидываю взглядом столетия и не вижу ничего, кроме незначительных перемен! Да и в этом я не уверен. Пожалуй, одни лишь различия в мнениях относительно ценности того или этого в разные времена и в разных краях.
-- Простите! Я пользовался этими словами в специфическом смысле. Под прогрессом я подразумевал сплочение общества, не важно ради какой цели. Прогресс это центростремительное движение, растворяющее человека в массе. Цивилизация центробежна, она допускает и даже утверждает обособленность личности. Потому эти два термина и не синонимичны. Они обозначают враждебные, разнонаправленные движения. Прогресс подчиняет. Цивилизация координирует. Личность возникает в рамках цивилизации. И поглощается прогрессом.
-- Можно назвать цивилизацию спокойным озером, -- сказал американец, -- а прогресс -- рекой или потоком.
-- Точно! -- откликнулся мистер Херд. -- Одна статична, другой динамичен. И кто же из них по-вашему, граф, более благодетелен для человечества?
-- Ах! Лично я не стал бы заходить так далеко в рассуждениях. Вникая в эволюцию общества, мы можем заключить, что прогресс представляет собой движение более юное, ибо сплачивающее людей Государство появилось позднее обособленной семьи или клана. Это тот предел, до которого я решаюсь дойти. Споры на тему, что лучше для человечества, а что хуже, обличают то, что я называю антропоморфным складом мышления, поэтому для меня такой проблемы просто не существует. Мне достаточно установления факта несовместимости, взаимоисключаемости цивилизации и прогресса.
-- Вы хотите сказать, -- спросил миллионер, -- что невозможно быть в одно и то же время цивилизованным и прогрессивным?
-- Да, именно это. Так вот, если Америка выступает за прогресс, нашему старому миру можно, пожалуй, разрешить -сказав о нем несколько лестных слов, не больше, чем причитается любому покойнику -- представлять цивилизацию. Объясните же мне, мистер ван Коппен, как вы предполагаете соединить или примирить столь яро антагонистические устремления? Боюсь, нам придется подождать, пока не наступит рай на земле.
-- Рай на земле! -- эхом откликнулся мистер Херд. -- Еще три несчастных слова, без которых в моей профессии никак не обойтись.
-- Отчего же несчастных? -- спросил мистер ван Коппен.
-- Оттого что они ничего не значат. Рай на земле никогда не наступит.
-- Но почему?
-- Да потому что он никому не нужен. Людям требуется нечто осязаемое. А к раю на земле никто не стремится.
-- И это довольно удачно, -- заметил граф. -- Поскольку будь все иначе, Творцу пришлось бы потрудиться, устраивая его, тем более, что каждый из людей представляет себе рай на земле по-своему, совсем не так, как его сосед. Мой ничуть не схож с вашими. Интересно было бы узнать, мистер ван Коппен, на что походит ваш?