Как ей хотелось открыть конверт и взять в руки письмо, пульсирующее неровными окончаниями строк и абзацев, где перед поставленной запятой чувствуешь вдох, а после точки выдох. Ей казалось, что стоит только обвести своей ручкой все его точки и запятые, как произойдет полная синхронизация их дыханий - наивысший пик интимности. И тогда ритмика его вечных и прекрасных стихов, уже давно заученных наизусть, совпадет с каденцией её жизни. Интересно, какие у него буквы, заострённые, как вся его ироничная проза? А может они закруглённые, и напоминают лиричность его строфы? А может его почерк не так легко разобрать, и на это нужно будет потратить столько же времени, сколько она тратит на смакование его метафор, на любование семантической радугой над словом, на наслаждение рисунком верно найденного образа? Слово для Доры было превыше жизни и смерти, времени и движения, красоты и уродства. Кому, как не ей, было дано об этом знать?
Дора была подростком, когда отец бросил их с матерью. Вернее, он бросил мать, а Доре объяснил причину, выстрелив фразой: «Твоя мать - пустышка, она ничего не понимает в магии слова». С тех пор она возненавидела свою мать, а заодно и всех представительниц женского пола. «Что стоит их красота и изящество в сравнении со СЛОВОМ»? - думала она, и твердо решила навсегда посвятить себя познанию тайны слов. В том, что это её миссия, данная только избранным, Дора уже не сомневалась. Никто не посмеет обойтись с ней так, как с матерью, уверяла она себя. Когда Дора попыталась объяснить матери своё решение поступать в Литературный институт, та только расхохоталась в ответ, любуясь подъёмом стопы в новых лаковых лодочках. Повторив свое любимое: «Ну и дурочка же ты, Дорка, совсем жизни не знаешь, лучше бы ты внешностью своей занялась», мать умчалась на вечеринку.
С внешностью Доре действительно не повезло. От красавицы-матери ей досталась только роскошная грива иссиня–черных волос. Иногда Доре хотелось их срезать, чтобы уже ни в чем не быть похожей на мать, но она так и не решилась. В конечном счете, волосы довольно удачно скрывали её небольшие невыразительные глаза и крупный, несоразмерный с узким овалом лица, отцовский нос. Когда Дора смотрелась в зеркало, она видела свое тело сложенным из геометрических фигур, похожее на незаконченный набросок Пикассо. А иногда ей казалось, что её рисовал ребенок, приговаривая при этом: «ножки, ручки, огуречек - вот и вышел человечек…» Но не это главное. «А что, мамочка, очень тебе помогли в жизни твои зелёные глаза и длинные ноги?», - не без злорадства продолжала Дора свой незаконченный диалог с матерью.
Со временем, она смирилась со своим отражением и подходила к зеркалу только по необходимости. Вот и сейчас, поднявшись с кушетки, она, переваливаясь, как старая утка, с одной ноги на другую, зашла перед сном в ванную комнату и долго расчесывала щеткой свои густые, но совершенно седые волосы.
Дора, винившая во всём только мать, так никогда и не простила ей ухода отца: ни тогда, когда мать ещё раз вышла замуж, ни тогда, когда та умерла. Поклялась себе, что никогда ни в чём не будет похожа на неё, и слово своё сдержала.
Дора была уверена, что всего в своей жизни она добилась, только благодаря отцу. Несмотря на детскую травму, Дора не испытывала к нему ничего, кроме чувства нежности и благодарности. Разве сложилась бы её жизнь так, если бы он тогда не открыл ей главную тайну? При первой возможности она уехала в другой город, поступила на филологический факультет, защитила диссертацию и всю свою жизнь провела, изучая значение слов. Она читала лекции, консультировала студентов, работала с текстами и написала множество статей. Дора Ефимовна была прекрасным специалистом в своей области. Даже сейчас, в 70 лет, её не выгоняли на пенсию, как выгнали уже многих других. Точь-в-точь как её отец, которого ценили на кафедре до самой его смерти, Дора была востребована.
Замуж она так никогда и не вышла, некогда было. Да и зачем? Для того чтобы родить сына и передать ему своё знание? Но у неё было много таких сыновей…
Ах, эти юные мальчики, как они хотели прослыть гениями. Как они ждали её приговора, когда отдавали ей читать свои рукописи. Иногда ей вдруг попадался самородок, непризнанный талант, и она становилась его ментором, его поводырём. Дора, открыв для себя новые таланты, не сдерживалась, восторгалась вслух и, сравнивала их с великими и, вероятно, отпугивала своими признаниями, заканчивающимися в её постели. Дора дарила им и тело, и ум, и душу. Долгое время она не могла понять, почему они сбегают от неё к своим девицам, которые ничего не смыслят в слове.