Мила начала подниматься по ступеням Риальто, когда что-то непривычное привлекло её внимание. Поток толпы будто разделился на два русла, растекающихся по средней и правой части моста. Левая же часть от самого низа до середины моста была абсолютно пуста. В этой пустоте на самом верху Мила разглядела контуры каких-то людей. Что-то в их позе настораживало, и Мила медленно начала подниматься, чтоб разглядеть поближе.
Высокий мужчина крепко удерживал на вытянутых руках подростка, чья голова свисала далеко за перила. «Это же опасно, сейчас уронит», - подумала Мила, подымаясь всё выше и выше. Почти поравнявшись с ними, она отступила в сторону и замерла. Тот, кто снизу выглядел подростком, оказался женщиной лет пятидесяти, если судить по ёжику редких с проседью волос. Она, наверное, ничего не весила. На мёртвенно-бледном, измождённом лице были видны только глаза, которые жадно смотрели в воды канала. С такой уверенностью, не боясь уронить, мужчина может держать только любимую женщину, выполняя её последнее желание. Женщина прощалась с Венецией навсегда. Её распахнутые в пол-лица глаза с каждой минутой всё больше походили на зеркальные блюдца, из которых с холодной усмешкой глядела Венеция. А над ней в гранёном воздухе стоял колокольный звон.
Мила беззвучно сошла с моста и направилась к фондаменте Нуове и через пару часов уже подплывала к острову Сан-Микеле. Она торопилась в гости к поэту, который и после смерти не захотел расстаться со своей Венецией. Он даже в молчании был красноречив, напоминая, что мы уходим, а красота остаётся.
ПОНИ БЕГАЕТ ПО КРУГУ
Было около двух часов пополудни. Ринин взгляд ещё раз лениво скользнул по мелькавшим картинкам новостей в беззвучном ящике на стене. Она неохотно поднялась с продавленного дивана. Скоро появится с пакетами Лёка и, увидев её снова неприбранной, в ночной пижаме, заведёт свою нескончаемую песню с вариациями, которая длится уже восемь месяцев со дня смерти Жени. Рина вылезла из душа, почистила зубы, прошлась густой щёткой по волосам, не глядя в зеркало, и натянула на себя валявшиеся сверху на кресле тренировочные штаны и пожеванную футболку. Дочку было жаль, мотается к ней через весь город по два раза в день, до и после работы, а ведь дома двое маленьких детишек, которых Рина не видела уже столько времени. Рина понимала, что во многом Лёка была права, что жизнь продолжается, что надо взяться за себя, выйти на улицу из своего добровольного заключения, в конце концов, закрасить седину, но ничего не могла с собой поделать…
А вот и ключ повернулся в двери. Лёкины каблучки застучали по кафельным плиткам кухонного пола, зашелестели бумажные пакеты, хлопнул дверцей переполненный холодильник, и звонкий голос немедленно перешёл в атаку.
- Мама, ты что, опять ничего не ела? Голодом себя решила уморить? Меня полной сиротой решила оставить? Да, посмотри на себя, совсем исхудала, штанам не на чем держаться. Только один нос торчит, а с седыми волосами выглядишь как старуха, тебе ведь всего 62... Лёка вещала, а Рина её даже и не слышала, только смотрела на неё и думала, до чего же она всё же похожа на отца - сочетание насмешливых серых глаз, высокий лоб, шапка жёстких, коротко выстриженных тёмно-каштановых волос, ямочки на щеках с ходу покоряли обаянием любого. В то же время волевой подбородок, широкая поступь и большие сильные руки заявляли о желании командовать и подчинять. И когда же у Лёки прорезалась именно эта отцовская вторая половина? А ведь ещё недавно была мягкой, чувствительной и нежной девочкой. И голос у неё визгливый и назойливый, особенно когда поучает, точно как он когда-то. Интересно, кричит ли она на детей?
Рина вышла на балкон, закрыв за собой дверь, закурила очередную сигарету, но обрывки Лёкиных тирад, которая в это время что-то подтирала на кухне, были слышно даже через стекло. - И что это у тебя за манера, на телефонные звонки не отвечать? Ты хоть меня бы пожалела, а то у меня семья может развалиться, как и у тебя... Ты таблетки хоть пьёшь? Ты ведь сама медработник, знаешь, чем это может закончиться… Не услышав ответа, Лёка вышла к матери, присела на корточки, обхватила её колени как в детстве и заплакала: «Мамуля, я понимаю, сложно у вас всё было с папой, особенно в последний раз, когда он променял тебя на эту тварь, но ты ведь сильной оказалась, не распалась на куски, как сейчас. Мамочка, я его уже давно простила, знаю, что и ты тоже. И жалобно добавила: «Детки по тебе соскучились, про бабушку спрашивают…»
Лёка смахнула слёзы и перед самым уходом пристыдила: «Мам, ты ведь такая спортивная была, в форме, каждый день по пять миль бегала, а вместе с папой и на мотоциклах, и на велосипедах, и на лыжах гоняла. Ну, пойди хоть в ваш парк с беговыми дорожками, там сейчас дивно, не жарко и соснами пахнет. Пообещай, что пойдёшь, хоть ради меня…» Закрывая за собой дверь, она прокричала: «А ты вообще в курсе, что на Наталью со всей её бандой шулеров уголовное дело завели? Так ей, сучке, и надо. От кармы не уйдёшь». И умчалась по делам.