— Тем более. Пора вырасти из образа мальчишки-сорванца.
— Тогда считай это данью моде. В журнале «Макколс» пишут, что линия подола постепенно поднимается.
— Но не настолько же, — она кивнула на мою юбку.
Я поцеловала ее чуть оплывшую щеку. Никакие кремы и пудры не могли скрыть следов времени. Маме было уже почти пятьдесят семь, и все эти годы проявлялись в ее испещренном морщинами лице, в забранных наверх волосах, в упорном нежелании расставаться с завышенной талией и длинными, до пола, юбками в духе эпохи короля Эдуарда. Она категорически отказывалась позволить себе хоть что-то новое.
— Идет война, — говорила она, будто это все объясняло.
Мы с Тутси так гордились, когда на Новый год она отказалась от своих турнюров.
— Пока, мама! — крикнула я. — Не жди меня к обеду, я поем в закусочной с девочками.
Едва скрывшись с ее глаз, я села на траву и стянула туфли и чулки, чтобы освободить пальцы.
«Жаль, — подумала я, — что самой освободиться будет не так легко».
Я направилась к Декстер-авеню, главной артерии нашего города, поднимающейся к украшенному куполом и колоннами Капитолию, самому внушительному зданию, какое мне доводилось видеть. Вдали пророкотал гром. Напевая мелодию, под которую мне предстояло выступать, я вприпрыжку бежала, вдыхая запах свежескошенной травы, мокрого мха и сладких, подгнивающих цветов катальпы.
Тогда балет был моей единственной настоящей любовью. Я отдала ему сердце в тот самый миг, когда в девять лет мама записала меня в школу танцев профессора Вейснера в безуспешной попытке отучить от лазания по деревьям и крышам. Музыка и балетные па таили в себе радость и драму, страсть и романтику — все, чего я жаждала в жизни. Костюмы, истории, роли таили шанс для меня стать чем-то большим, чем младшей из девочек Сейр — последней в очереди, вечно ждущей, когда же она дорастет до того, чтобы дорасти.
Я как раз миновала пересечение улицы Милдред и улицы Сейр — да, названной в честь нашей семьи, когда мне на щеку упала первая капля, потом вторая — на лоб, а затем Бог открутил вентиль на полную мощность.
Я побежала к ближайшему дереву и нашла зыбкое укрытие под его ветвями. Ветер трепал листья и хлестал меня дождевыми струями. В считаные минуты я оказалась насквозь мокрой. Промокнуть сильнее было уже невозможно, и я продолжила свой путь, представляя, что деревья — это кордебалет, а я играю сиротку, наконец-то сбежавшую от колдуна-тирана. Может, я и заблудилась в лесу, но, как в лучших балетных постановках, в конце непременно появится принц.
У широкого круглого фонтана, бьющего на пересечении Судебной улицы и Декстер-авеню, я облокотилась на перила и встряхнула непослушными волосами. Пока раздумывала, не выкинуть ли чулки и туфли в фонтан, вместо того, чтобы натягивать их мокрыми, по бульвару мимо меня проехало несколько автомобилей и дребезжащих трамваев. Вспомнив, что через двадцать шесть дней мне исполнится восемнадцать, я все же обулась.
Так, одевшись более или менее прилично, я пошла по улице к новой конторе общества Красного Креста, обустроенной среди магазинов на южной стороне Декстер-авеню. Хотя дождь постепенно утихал, тротуары все еще были практически пусты. А значит, к маминой радости, не так уж много людей заметят меня такой расхристанной.
«О каких же глупостях мама беспокоится, — подумала я. — Как и все женщины».
Скольким же правилам нужно следовать, сколько приличий соблюдать, если ты девушка! Прямая осанка. Перчатки на руках. Ненакрашенные (и нецелованные) губы. Наглаженные юбки, скромные слова, опущенный взгляд, целомудренные мысли. Я считала все эти правила ерундой. Юноши любили меня как раз за то, что я была готова стрелять шариками из жеваной бумаги и отпускать непристойные шутки и позволяла целовать себя, если от них хорошо пахло, а я была в настроении. Я основывала свои стандарты на доводах рассудка, а не под давлением общества. Прости, мама. Ты еще получше остальных.
В центре «Красный Крест» собралось человек двадцать добровольцев, большинство из них — мои подруги, которые и бровью не повели, заметив, в каком виде я пришла. Только моя самая старшая сестра Марджори, которая сновала туда-сюда, раздавая брошюры и выпечку, подняла шум:
— Детка, ты кошмарно выглядишь! Ты не надела шляпу? — Она попыталась пригладить мои волосы, но быстро сдалась. — Безнадежно. Вот, держи, — она протянула мне кухонное полотенце. — Вытрись. Если бы мы так отчаянно не нуждались в добровольцах, я бы отправила тебя домой.
— Не переживай, — пробормотала я, вытирая голову полотенцем.