– Куда едем? – буркнул водитель с грубым бруклинским акцентом.
Я назвала адрес церкви, о которой говорила миссис Андерсон. Такси отъехало от тротуара и слишком уж резво встроилось в транспортный поток. Я откинулась на спинку сиденья и зажмурилась, вдыхая через нос и выдыхая через рот.
Я не имела ни малейшего понятия, что меня ждет. Уже сложно было припомнить последние похороны, на которых я была. Будут ли все одеты в черное, будут ли плакать? Включат ли печальную музыку? Разгорится ли ссора между членами семьи Арчера, если кто-то начнет говорить вне очереди или ляпнет что-нибудь не то? Подобное происходило на всех похоронах, которые мне доводилось видеть по телевизору, но не думаю, что в реальной жизни все это имело хоть какое-то значение.
Когда такси остановилось у церкви, я вытащила из кошелька несколько купюр, чтобы оплатить поездку, и вылезла из автомобиля прежде, чем позволила себе признать, что все это было ужасной идеей, и броситься молить водителя, чтобы увез домой.
Я обняла себя руками, защищаясь от хлесткого, жуткого гуляющего ветра, от которого по коже побежали мурашки. Я ожидала увидеть на улице много людей, поддерживающих друг друга в общей скорби, но вокруг было так же пусто, как на полках магазинов после черной пятницы. Однако знакомое чувство, будто за мной наблюдают, медленно накрыло меня, пока я поднималась по ступенькам церкви.
Когда я оказалась внутри, в нос тут же ударил запах ладана. Давненько я не была в церкви – мы перестали ходить, когда карьера родителей взлетела вверх, – но знакомая атмосфера все же навевала некоторое успокоение.
В зале, где я теперь стояла, было так же пустынно, как и на улице, отчего стало еще тревожнее. Где все? Я вытащила из сумки телефон, дабы убедиться, что не перепутала время.
18:58.
Теперь так просто уйти не получится.
Я сделала глубокий вдох, макнула пальцы в чашу с освященной водой слева от меня, перекрестилась и прошла вглубь церкви.
Переднюю часть алтаря украсили букетами белых цветов и белой тканью, почти как на Рождественскую службу, только атмосфера была куда более мрачная. Перед алтарем установили скромный гроб, усыпанный еще большим количеством белых цветов.
Сама по себе церковь была прекрасна: с витражными окнами и мраморными колоннами. Но она казалась больше, чем была, из-за бесконечных рядов пустых скамеек. Заняты были лишь первые две скамьи. Я заметила нескольких учителей – учителя математики мистера Гейджа и миссис Келлер, которая вела литературу, – и еще парочку людей из нашей школы, которых знала лишь в лицо, но не по именам.
Отчасти я рассчитывала, что церковь будет набита людьми. Осознание того, что так мало людей пришло почтить память Арчера и поддержать его семью, разбивало мне сердце. Быстро шагая по центральному проходу, я глядела вперед, на алтарь, чтобы не встретиться с кем-нибудь взглядом. Не желая привлекать к себе внимания, осознавая, что пришла ровно за две минуты до начала службы, я села на пустую скамью на одном из дальних рядов, сцепила руки в замок на коленях и стала дожидаться начала церемонии.
Отпевание началось ровно в назначенный час. Присутствующие встали, и немногочисленный хор у алтаря запел тихо и мелодично. Священник в сопровождении двух диаконов и мальчика-прислужника проследовал по проходу к алтарю. Спустя всего несколько секунд речи священника об утрате столь молодой жизни раздались первые всхлипы.
Никто рядом со мной не плакал, но, встав на цыпочки и оглядевшись, я увидела в первом ряду женщину и утешающего ее мужчину. Женщина рыдала, уткнувшись ему в плечо. Мне не было видно ее лица и неоткуда было знать, кто она, но не составляло труда догадаться, что это мать Арчера.
Я подумала: мало какое страдание сравнимо со страданием матери, оплакивающей смерть собственного ребенка. Мальчик был мертв, а ведь все могло сложиться иначе. После этого я решила, что и мне позволительно поплакать.
Слезы полились быстро, неистово, когда мистер Гейдж подошел к кафедре, чтобы сказать пару слов об Арчере и о том, каким примерным учеником он был. Я плакала, когда вставший на его место мальчик с глазами, как у Арчера, произнес трогательную, полную любви речь. И всхлипывала, когда мне дали белую розу и я, спотыкаясь, побрела к алтарю, чтобы положить ее Арчеру на гроб.
Возможно, я простояла там дольше, чем положено, но что я могла сказать? Прости, что ни разу с тобой не поговорила? Мне жаль, что тебе было настолько плохо, что ты решил отнять собственную жизнь? Мне бы хотелось, чтобы ты был жив?
– Арчер, я…
– Ты знаешь моего старшего брата?
Я быстро обернулась и увидела перед собой маленькую девочку с симпатичными черными кудряшками и ясными голубыми глазами, смотрящими на меня в недоумении. Ей было не больше пяти, и почему-то мне стало еще хуже от осознания, что у Арчера такая маленькая сестра.