В феврале 1862 г. из Китая возвратился уполномоченный от русского правительства. Купцы заслышали о дозволении свободной торговли внутри Китая, но не знали, что делать с этим дозволением и как понимать его. Градоначальник целые дни ездил по домам купцов, упрашивал их делать общественные собрания, являлся на них сам и уговаривал купцов открыть дело внутри Китая.
В этом случае его заслуги русской торговле незабвенны!
— Что же мы, значит, там будем делать? Здесь по крайности место у нас обсиженное и теплое, — отвечали купцы, задумываясь и почесывая затылки.
Градоначальник горячо принимался доказывать им необходимость воспользоваться правом свободной торговли внутри Китая и, после долгих трудов, уломал нескольких купцов отправить туда караван. Заключили купцы с монголами условие, снарядили караван, и 16 марта 1862 года, после молебствия, окропленный святою водой, он двинулся с русскими товарами и серебром внутрь Китая, под предводительством нескольких молодых купцов.
Один из властей, заметив, что местный градоначальник имел большое влияние на купцов, остался этим очень недоволен и много повредил самой торговле. Уж чем она была пред ним виновата — Господь знает! — Он послал в Петербург донесение, что купцы отправили в Китай гнилые товары. Слышно было, что из Петербурга послано было повеление министру-резиденту в Пекин, — освидетельствовать русские товары — на том основании, что китайцы глупы, чего доброго, пожалуй, гнилое возьмут; но что из этого вышло — неизвестно.
Через несколько дней после отправки каравана в Китай у кяхтинских купцов случился неслыханный казус. В гостином дворе из пакгауза, в котором хранилось, в обеспечение пошлины, золото и серебро, похищено того и другого на 28 000 р. Часовые не видали похитителей, замки на дверях пакгауза были целы и печати на сундуках тоже. Дело это было, кажется, очень темное, потому что само общество всеми средствами старалось замять и потушить его…
Один из молодых купцов подал было объявление таможне, требуя расследования дела, но купцы так на него взъелись, что бедный не знал, куда и деваться. Даже сам энергический градоначальник, и тот написал к купцам официальную бумагу, в которой, высказывая сожаление о постигшем их несчастии, — называл молодого купца образцом нравственной несостоятельности! Все это дело было замято и кончилось, так сказать, семейным образом. Из аксиденции, помнится, одолжили некую сумму, да один из старшин, по доброте, вероятно, заплатил остальные деньги из своего кошелька.
Хотя в отзыве о нравственной несостоятельности градоначальник высказался в ущерб самому себе, но тем не менее, благодаря исключительно его энергии, с 1862 года русские водворились внутри Китая, хотя и в незначительной степени. Из прошедших трех лет свободной торговли в Китае еще пока не видно никаких осязательных результатов. Гг. Иванов, Окулов и Токмаков открыли торговый дом внутри Китая. На последней московской выставке были у г. Иванова чаи, будто бы со своих арендуемых плантаций. Все это выходит очень красиво и заманчиво, но, зная хорошо средства их торгового дома, — грешный человек, — смею усомниться в некоторых известиях. Достоверно знаю только то, что преобладающее влияние внутри Китая находится в руках англичан, которые уже успели в Ханькоу открыть до шестидесяти торговых домов.
Что же сталось с кяхтинской торговлей после разрешения свободной торговли, сбавки пошлины, перевода таможни в Иркутск и ввоза чаю через Европу?
Купцы на первый год потерпели на нижегородской ярмарке большие убытки, на второй год, вследствие дурного выбора чаев, привезенных кругом света, кяхтинские чаи имели большое преимущество перед привезенными морским путем (именно только поэтому, а не по причине будто бы порчи чая от перевозки морем), торговля опять ожила до нижегородской ярмарки 1863 года.
На устройство пути внутри Китая и для развития там торговли назначен особый сбор с каждого ввозимого из Китая ящика чая.
Как распоряжаются теперь этой суммой, достигает ли она своего прямого, должного назначения, или так же, как пресловутая «добровольная складка», бесследно и бесконтрольно исчезает из общественной кассы, доставляя купцам только одно название радушных и хлебосольных? Да и собирается ли теперь эта «добровольная»? Не опомнились ли господа доверители и стали требовать публикации отчетов? На эти вопросы читатель найдет ответ в статье о Маймайтчине, в окончании которой, а именно, в последней главе, он узнает о том состоянии, в каком находится теперь кяхтинская торговая слобода и что ожидает ее впоследствии.
Грустно, что эта вековая торговля, так сказать, ускользнула из наших рук; но нужно примириться с тем, что совершилось, потому что всему есть свои законные причины, начало которых нужно искать в нашем прошлом; а разбирая прошлое, опять необходимо будет еще отклониться назад, — и увидим, что между событиями существует самая тесная и непрерывающаяся связь…
Очерки бурятской жизни
I
Наступало лето. Китайцы в белых халатах — точно тени умерших, лениво двигались по Кяхте, переходя из дому в дом и ругая русских, разъехавшихся по дачам. — Точно лошади или быки убежали русские купцы на зеленую траву, — ворчали они между собой.
— Ты куда, черта? — сердито спрашивал меня китаец, замечая сборы в дорогу.
— На дачу еду. Жарко здесь и скучно стало — все знакомые мои разъехались, — отвечал я.
Китаец с досады плюнул и ушел, сердито хлопнув дверью. Заглянул ко мне другой китаец, тоже полюбопытствовал узнать, куда я еду, и, получив тот же ответ, сказал мне дурака.
Я поехал на дачу. Действительно было жарко. Кони тяжело дышали и с них капал пот на сухую песчаную землю. Кое-как поднявшись на высокий Бургутуйский хребет, я оглянулся кругом: позади внизу виднелись верхушки остроконечных сопок, впереди открывалась необъятная степь. Долго мы спускались с вершины хребта и наконец выехали на ровную, открытую местность[10]. С обеих сторон, вдали от дороги, паслись стада крупного и мелкого рогатого скота; еще далее виднелись табуны лошадей. Изредка начали попадаться бурятские юрты. Старик бурят, верхом на быке, запряженном в двухколесную скрипящую таратайку, тихо тащился по степи. Маленькая медная трубка торчала у него в зубах. Он задумчиво посматривал в разные стороны, монотонно мурлыча свою грустную степную песню. Жарко.
Бурят снял свою остроконечную шапку и почесал бритую голову, на затылке которой торчала косичка, похожая на мышиный хвостик. Он ехал по направлению к юрте, около которой бегали нагие ребятишки с загорелым медно-красным цветом кожи. Черные косматые собаки лежали под тенью, высунув языки, и тяжело дышали. Невдалеке от юрты молодой бурят, с арканом в руке, скакал верхом по степи, стараясь поймать коня. Полы его синего кафтана развевались по воздуху, шапка давно свалилась на землю, но конь не поддавался на аркан и увлекал бурята далее и далее в степь.
Мы переезжали уже речку Сужи, но я все еще смотрел назад, на остающиеся позади юрты. Меня занимала эта новая, невиданная еще мною картина.
— А что, ямщик, по Чикою и Керану много живет бурят? — спрашивал я.
— Да где же им и быть больше, как не здесь. Забайкалье — их сторона. Тут, почитай, сплошь живут бурята, до самого города Нерчинскова, — отозвался ямщик, не поворачивая головы.
Приехали к Керану.
Нанял я себе маленький домик в казачьей станице и сейчас же отправился к юрте бурят, стоявшей невдалеке от станицы. Наступали сумерки. Около юрты маленькие дети с матерями загоняли коров в изгородь, сделанную тут же у юрты. Женщина, сидя на деревянном чурбане, доила корову; вблизи от нее другая, в устроенной из бревен мялке, мяла кожу. В юрте горел большой огонь, войлочная дверь была закинута кверху, и видно было, что посредине юрты, на огне, поставлена чугунная чаша, в которой варился кирпичный чай. На северной стороне, считаемой почетной, стоял красненький шкафик, с тремя уступами в виде лестницы; свет от огня падал на расставленные по этим уступам маленькие медные бурханы (идолы), перед которыми были поставлены жертвы, пшено и масло, в маленьких металлических чашечках. Направо стояла низенькая кровать, покрытая кошмой (войлоком), налево была раскинута на земле кошма, а на ней лежала старая бурятка. Мужчины сидели около огня и ждали чаю.
10
С разрешением свободной торговли с Монголией и Китаем путь на Чикой и Керан идет по монгольской земле, минуя Бургутуйский хребет и памятник, построенный у подножия хребта в честь графа Муравьева-Амурского. Теперь мимо этого памятника никто не проезжает, так как дорога совершенно заброшена.