Вот беглый очерк наших торговых сношений с Китаем. Здесь не место разбирать причины упадка кяхтинской торговли и потому, что мы об этом много говорили в свое время, и потому, что наша задача — познакомить читателя с г. Маймайтчином и его жителями.
Маймайтчин отделяется от торговой слободы Кяхты деревянным заплотом, который тянется на несколько сот сажен, обозначая собою границу. Пройдя в высокие ворота, ведущие за границу, мы в последний раз видим русского двуглавого орла, красующегося над этими воротами и удивляющего китайцев своими двумя головами.
— Тута ево, птица мудрена: его два голова ума много, неизвестна толька, которна голова хыозяин, каторна голова пыркащик (т. е. неизвестно, которая из голов старше чином), — говорят китайцы, всматриваясь в русский герб. За этими воротами — Китай, или, говоря точнее, — Монголия, находящаяся под властью Китая.
Прежде чем попасть в Маймайтчин, нужно пройти через площадь, отделяющую этот город от русской границы; площадь завалена всякими нечистотами, костями баранов и быков, — остатками китайского стола; иногда на этой площади падает и издыхает какая-нибудь больная лошадь, да так на ней и сгниет вся, а о дохлых собаках и говорить нечего; — никто на это не обращает внимания, потому что никого это не беспокоит. Ходят по этой площади стаями монгольские собаки, отыскивая себе дневное пропитание в кусках нечистот; иногда между ними попадается развалившийся в навозной куче грязный, оборванный нищий — монгол, боязливым и тупым взглядом осматривающий проходящего русского. Летом с этой площади невыносимая вонь далеко разносится в окружности и слышится на улицах Кяхты.
Маймайтчин имеет три улицы, в каждую из них ведут особые ворота, запираемые на ночь; перед воротами стоит высокий экран, чтобы не было видно издали того, что делается на улице и в ворота въехать можно только сбоку. Впоследствии с левой стороны Маймайтчина вытянулась еще улица и на противоположной стороне города образовалось большое предместье.
Ничего не может быть пустыннее и глуше улиц Маймайтчина. Тянутся высокие стены, не имеющие ни одного окна на улицу; бо́льшая часть ворот затворены и даже заперты изнутри на замок. Заслыша шаги прохожего, выбегают из-под ворот только маленькие китайские собачонки, гремя своими бесчисленными бубенчиками и оглушая визгливым, резким лаем. Над каждыми воротами видна надпись мудреными китайскими знаками, объясняющими название фузы. Кое-где в растворенные ворота видна и внутренность китайского двора, устланного деревянным полом.
Внутренность двора представляет следующее. Посередине двора непременно стоит, на высоких подножках, картина, писанная масляными красками, изображающая долголетие. На первом плане этой картины нарисован старик, старый до невозможности и седой до белизны снега; рисуется он на всех картинах одинаково, всегда с высоким до уродства лбом. — «Тута ево ума побольшан, философа», — поясняет китаец, нахватавшийся от русских мудреных слов, тоненьких, как он их называет. Около старика группируется несколько человек, представляющих собою отца, сыновей и всегда полунагих, жирных внучат. Вся эта группа целого поколения трется около безобразного, чуть живого старика, который как будто силится, не то от радости, не то от старости заплакать. Такая картина, одинакового, без малейших изменений, содержания, находится на дворе каждой маймайтчинской фузы.
Перед картиной летом расставляются цветы, в деревянных ящиках с китайскими надписями, и продолговатая бочка, наполненная водой, с плавающими в ней рыбками. Иногда тут же выставляются клетки с птичками, выносимые из душных фуз на чистый воздух. Направо от картины двери ведут в жилые покои, налево — анбары для хранения припасов, а сзади картины — пакгаузы для складки чаев.
Из двора пройдем в покои, которые собственно и носят название фузы. — «За нама фуза милости поросим, погули» (т. е. к нам в комнаты пожалуйте, погулять), — приглашают китайцы, всегда радушные со всяким знакомым и незнакомым человеком.
Заходим и смотрим.
Фуза разделена на две половины. Одну из них занимает старший из акционеров торгового дома, приезжающий в Маймайтчин на 5 или на 6 месяцев, по прошествии которых приедет другой и заменит товарища. В каждую половину фузы ведет дверь, имеющая суконную занавесь, приподнятую наполовину кверху в виде навеса; в этой суконной занавеси есть в середине окно и когда она опускается, то входящий может сначала удостовериться, посмотрев в окно, не спит ли хозяин, и потом уже приподнять занавесь. Передняя часть каждой половины фузы занята широкими и длинными (во всю ширину фузы) нарами, под ними помещается печь; труба этой печи в несколько изгибов проходит под нарами и прогревает их, доставляя китайцам удовольствие спать на горячих кирпичах; труба никогда не выводится наверху крыши, а оканчивается всегда внизу около фундамента, или выводится под землею на задний двор фузы в предостережение от пожара.
По стенам внутри фузы развешено несколько бумажных картин с изображением драконов, змей, несуществующих зверей и т. п. страшилищ, с невероятно большими глазами и зубами; есть картины, изображающие военные эпизоды из китайской истории; герои их всегда рисуются громадного роста и лица их размалевываются разными цветами, как это в действительности и делают начальники китайских войск, для устрашения неприятеля. Около картин висят по стенам черные дощечки, на которых, золочеными знаками, написаны изречения китайских мудрецов; иногда, в соседстве с этою китайской мудростию, висит французская картинка дамских мод, по всей вероятности выпрошенная китайцем у русской купчихи и имеющая непосредственное назначение быть отправленной на родину, в какой-нибудь Калган или Сань-син, в качестве портрета с русских. На левой стене от входа на столе стоит небольшой шкафик, чем-нибудь завешенный или прикрытый дверцами: в этом шкафике сохраняются боги, домашние пенаты. Посредине нар помещается маленький столик и перед ним жаровня, с постоянно горящими угольями, отчего нередко приходится трещать, не привыкшим к угару, русским головам. Вдоль стены на нарах лежат свернутыми все принадлежности спанья и только несколько кубических, упругих подушек лежит вблизи маленького столика, готовые к услугам для спины почетного гостя. Рамы в окнах имеют большие размеры, так что правая стена от входа занята почти вся тремя окнами; клетки в рамах очень мелки и вместо стекол они заклеены китайской тонкой бумагой. Этот южный обычай дорого стоит китайцам и русские морозы пробирают их порядочно, несмотря на то, что в некоторых фузах, кроме печей под нарами, сделаны еще и русские печи. Китайцы всю зиму не снимают с себя в комнатах меховых одежд и хотя сохраняют обычай спать совершенно раздевшись без белья, но зато и укутываются своими меховыми халатами со всех сторон, так что спящего человека не скоро заметишь под грудою шуб, мехов и халатов.
Посредине потолка висят фигурные подсвечники, с красными толстыми свечами; в некоторых фузах их развешено несколько. Около стен стоят два-три уродливых кресла и тоже два или три стола, — эта мебель всегда черного или красного цвета. На столах помещаются: стеклянная чаша с водой, для живых рыбок, башенка для ловли мух, а иногда и русские часы, подаренные кем-нибудь из русских купцов и непременно испорченные и не поправленные, за неимением китайских часовых мастеров. Около двери вбиты в стену деревянные, причудливой формы, гвозди, похожие на оленьи рога: это вешалки для шапок. В углу — зеркало, разрисованное по бокам картинами, изображающими, по большей части, китайских дам.
Вот и все, что можно видеть в китайской маймайтчинской фузе.
Вообще, грязи в ней много, полы никогда не моются, паук спокойно плетет паутину где ему угодно, да и сами китайцы не чище своих жилищ. Бань у них не существует, тела своего китаец никогда не моет и носит белье до той поры, пока оно от ветхости не свалится с его плеч; а между тем, в праздничный день, видишь китайца-купца разодетым в шелковые халаты и, не зная, не можешь себе представить, какая грязь под этими дорогими тканями. Впрочем, те из китайцев, которые уже обжились на русской границе, напрашиваются к русским в бани и иногда отдают мыть белье русским прачкам.