Обмен совершался. Китайцы задавали русским обед, откармливали их своими разнообразными яствами, крысьим и собачьим мясом, угощали горячим вином — «майгулу» и были очень довольны, что дешево выменяли хороший товар.
Такие случаи бывали нередко и исключения не составляют, никто только не замечал этого в свое время, но вот пришло другое время — и все рушилось. Китайцы, несмотря на то, что всеми силами старались мешать русским в изучении Китая, несмотря на то, что их правительство не позволяло ни одному из своих подданных ехать на границу без знания русского разговорного языка, чтобы не дать русским возможности изучать китайский язык, — русские все-таки пробрались в Китай и хотя плоховато, но тем не менее настойчиво ведут свои дела внутри Китая. Кяхтинское училище китайского языка не принесло, конечно, никакой пользы, и русским, уехавшим в Китай, приходится изучать китайский язык на месте.
В то же время, когда русские караваны двинулись внутрь Китая, некоторые из небогатых китайцев стали пробираться в наши владения. Сначала они свободнее и чаще стали ездить в Троицкосавск, потом даже стали возить туда свои товары, чай, сахар-леденец и проч. За ними следом потянулись мелочники из предместья ынгороза и стали оглашать улицы русского города своими непонятными криками — обло! обло! (яблоки). Через несколько времени китаец в городе Троицкосавске построил харчевню и поселился в ней на постоянное жительство.
Китайцы покороче познакомились с русскими женщинами известного поведения и, по всему вероятию, в Забайкальской области скоро появится новый смешанный тип.
Через год несколько китайцев добрались до Иркутска, открыли там магазин с чаями и шелковыми материями, завели китайский трактир, довольно грязненький и плохонький. Впрочем, дела их идут в денежном отношении не очень плохо и вероятно в таком же состоянии будут продолжаться. Маймайтчин из рынка, снабжавшего чаями всю Россию, превратился в рынок, с которого чай расходится только по Забайкалью и Восточной Сибири; в Западной Сибири он уже встречается с чаем кантонским и не может с ним конкурировать — кантонский стоит дешевле.
В последнюю мою поездку в Сибирь я встретил знакомых китайцев в иркутской таможне.
Восторгам и радости не было конца.
— Митер! Митер!
— Стара плиятер!
— Э!
— Како пожива!
— Плиятер!
— Э!.. Джо та на! (Вот как!).
— Плиятер! Сердечна! Э!..
— Митер!.. Э!..
Чуть не плачут — обрадовались.
— Ну как ваши дела идут?
— Худа!.. Како можно.
— Прежни времи маймайтчински хырошанки быле!
— Теперь худа!
Погоревали о делах и разговор перешел на г. Иркутск.
— Ну как он вам нравится?
— Печински лучше…
— А телеграф-то? У вас в Пекине телеграфа нет.
— Э! Тута черта дела.
— Нама за черта плиятер нету…
На другой день они явились в мою квартиру.
— Здрасту, Митер!
— Стара плиятер!
После обычных приветствий, расспросов о здоровье, погоревали китайцы о Маймайтчине и потом попросили меня написать для них депешу, которую они хотели отправить в Кяхту к одному из русских комиссионеров, с передачею в Маймайтчин.
— Как же вы хотите посылать депешу по телеграфу, когда он по-вашему есть дело чертово?
— Э, нужды нету! Ты пиши. Нама чай фамильный сюда надо. Пиши.
— Тута ярова почта (телеграф), мы сами отдаем…
Зная расчетливость китайцев, я спросил, известно ли им, сколько стоит посылка депеши из Иркутска в Кяхту.
— Нет, неизвестна.
— То-то, смотрите. Телеграмма стоит недешево.
— А сколько плимерна? — спросили старые знакомые, навострив уши.
— Полтора рубля.
— Како можно такой слова? — закричали китайцы и от удивления привскочили на своих местах.
— Джо! (Ах!) Какой цена! — кричали они, широко раскрыв свои черные глаза. — Чево напрасна? Тута дела легоньки, только мало-мало постукать — полтора рубля!
— Жестоки!..
— Да ты, Митер, я подумай, врешь?
— Правда. Зачем мне врать?
— Яй боха (Ей богу)?
— Зачем божиться, говорю — правда.
Китайцы задумались, но однако порешили послать депешу.
Это было мое последнее свидание с китайцами.
Из последних известий, полученных с китайской границы, мы знаем, что Кяхтинская торговая слобода почта вся сгорела, сгорела и часть Маймайтчина; но нынешняя Нижегородская ярмарка дала значительную пользу на кяхтинский чай и это заставляет нас остановиться в произнесении приговора о невозможности существования Кяхты. Самые последние известия, полученные по прошествии нескольких месяцев со дня пожара, истребившего Кяхту, знакомят нас уже не с обгорелыми пепелищами кяхтинских торговых домов, а с новою планировкой улиц, с планами будущих зданий, которые предполагается построить из кирпича и камня, а не из дерева, как это было прежде.
Следовательно, нельзя заранее сказать, что ожидает нашу чайную торговлю и в какие отношения станем мы к нашим соседям китайцам. Прежнего Маймайтчина конечно уже не будет, такой пользы на чай, какую прежде драли с нас китайцы, конечно им не получить; да и наши купцы тоже должны проститься с прежними громадными барышами, но чайная торговля с Китаем может принять большие размеры, только не на границе, а внутри Китая. Следовательно, наша старуха Кяхта может снова помолодеть, сделавшись главным складочным пунктом, через который неминуемо должны проходить товары в Китай и из Китая. Можно надеяться, что горькие последствия ошибок прежних лет послужат хорошим уроком нашему купечеству.
От Кяхты до Благовещенска
I
Путь из Кяхты на Амур заставляет нас вернуться несколько назад. Мы снова на той дороге, по которой ехали в Кяхту. Опять перед нами бедный город Селенгинск, степная, лишенная видов дорога; снова бурятская кумирня, одиноко стоящая посреди безлюдной степи, наводит нас на прежние впечатления.
При проезде в Кяхту, мы своротили с почтовой дороги за 20 верст от г. Верхнеудинска. Теперь нам нельзя миновать этот город и потому мы должны сказать о нем несколько слов.
Верхнеудинск ничем не замечательнее Селенгинска, разве только тем, что стоит он при р. Селенге, тогда как Селенгинск отстоит от реки этого имени на несколько верст; впрочем, так называемый старый Селенгинск стоит тоже на берегу реки, но только в нем (т. е. в старом городе) осталось очень мало жителей, потому что бо́льшая часть из них переселилась на новое место.
Население Верхнеудинска значительно более, чем население Селенгинска. Первый имеет хотя какую-нибудь будущность, потому что с того времени, как открылся путь на Амур, город этот начинает несколько оживляться: то обозы тянутся через него, то проезжающие едут. Селенгинск же не имеет никакой будущности, и с того времени, как чайная торговля на Кяхте ослабела, этот городишко окончательно пустеет. Что же еще сказать о Верхнеудинске? Да более и сказать о нем нечего, даже и почтмейстера, подобного селенгинскому, в Верхнеудинске не оказалось, т. е. пожалуй, почтмейстер-то и есть, но он политикой совсем не занимается и думает только о том, как бы доказать проезжающему, что лошади все в разгоне…
В Верхнеудинске бывает ярмарка, на которую съезжаются торговцы со всего Забайкалья. Начало этой ярмарки в январе; но случается так, что Байкал замерзает позднее обыкновенного и товары, следующие из Иркутска, приходят на ярмарку после ярмарки. Таким образом ярмарка оказывается без многих товаров; но это нисколько не вредит делу: купцы, опоздавшие на ярмарку, вносят гильдейские деньги и открывают свои лавки. Со стороны купцов было ходатайство о том, чтобы время, назначенное для Верхнеудинской ярмарки, изменили и вместо января назначили ее в феврале. По всей вероятности это ходатайство теперь уважено.
Из Верхнеудинска путь идет по Бурятской степи до г. Читы (на расстоянии более 500 верст). По этой степи кочуют буряты, обладающие громадными стадами баранов и бесчисленными табунами лошадей. Селения очень редки; реки от почтового тракта далеко; ключи, орошающие степь, встречаются довольно часто, вода в них мягкая, светлая и холодная.