— Как птица? — легко взбежав на крыльцо, звонким голосом вопросил Деменчук, будто и не спал только что в машине, беспомощно роняя голову на грудь, русоволосого молодого парня, вышедшего с фонарем на крыльцо.
— А что ей,— отвечал тот зевая, норовя поплотнее запахнуть тулуп, по всей вероятности, накинутый второпях на голое тело.— Сидит, поди, себе. Она у меня в сарае.
— Кормил? — все так же резко и односложно спросил Деменчук.
— Так точно, кормлена ваша птица.
— Ну кто тебя просил, Михаил? — чертыхнулся Деменчук.
— Да я что,— оправдывался Михаил.— Я же как лучше хотел. Ведь голодная она была, вдруг, думаю, околеет, тогда совсем изругаете. Вот и дал ей голубя.
— Одного? — как человек цепляющийся за соломинку, затаил надежду Деменчук. И по голосу это было явственно слышно.
— Сначала-то, конечно, одного,— пустился в объяснения Михаил.— Но она его мигом, того, съела. Я еще одного дал. Видимо, сильно оголодала. Она и его, того, сожрала. Ну тогда я еще ей одного дал. Пусть, думаю, наедается. Теперь уж, наверно, и этого подъедает.
— Трех голубей! Да чтоб ты пропал! — в сердцах рубанул воздух кулаком Деменчук.— Ну кто тебя просил, Михаил?
— Кто же знал,— совсем растерялся егерь.— Я же ради вас, как лучше хотел...
Из разговора с Деменчуком я уже знал, что егерь совсем недавно приступил к работе в охотничьем хозяйстве. Пришел сюда из лесников, слыл хорошим специалистом по сохранению леса, но в хищных птицах, был полным профаном. Не в состоянии был отличить ястреба от коршуна, а уж тем более знать, что если хочешь приучить птицу для охоты, то не следует ее кормить раньше, чем она окажется в руках сокольника, истинного ее хозяина.
— Ладно. Что теперь,— успокоил себя Деменчук.— Ты вот что, Михаил, разыщи какую-нибудь тряпку. Простынь что ли разорви. Да ремешок потоньше. Лучше сыромятный. И неси сюда птицу. Да побыстрее, не мучь душу.
— Сей момент. Это мы мигом,— возрадовался егерь и, освещая снег фонариком, поспешил в темноту.
Деменчук взялся за ручку двери, кивком головы приглашая меня последовать за собой, но, чуточку поколебавшись, я поспешил вслед за егерем. Где-то неподалеку мерно вздыхал, шумел прибоем невидимый Иссык-Куль. Тщетно пытаясь попадать в следы размашисто вышагивающего Михаила, проваливаясь в снегу, я опять удивлялся цепи случайностей, помогших мне заявиться в этакую даль да еще оказаться среди сокольников. «Чем черт не шутит,— мысленно подбадривал я себя,— а ведь может случиться так, что я сейчас и увижу своего кречета».
...В Киргизию я направлялся с редакционным заданием побывать на строительстве Курпсайской ГЭС, подготовить репортаж о строителях-скалолазах.
— Фрунзе тебе не миновать,— загорелся сосед, узнав о моих, планах.— Будь добр, захвати посылочку.
Сосед был музыкантом. Он играл на трубе в цирке и посылку, естественно, адресовал музыканту, скрипачу из местной филармонии. «Хлопот не будет,— заверил он,— сам в гостиницу приедет, только позвони».
Во Фрунзе валил снег, хотя по календарю должны бы распускаться цветы на плодовых деревьях. Перевалы в горах стали непроходимы для автотранспорта, и мне ничего не оставалось, как коротать время в гостинице, пока дорога в горах не наладится.
Явившийся за посылкой скрипач рассказал, что с моим соседом он познакомился не на гастролях, а еще в далеком детстве и здесь же, во Фрунзе. Мы разговорились. Оказалось, что мой сосед попал сюда мальчиком в самом начале войны. Родители его погибли во время бомбежки при первых же боях на Украине, и его со многими детьми эвакуировали во Фрунзе. Здесь, в детдоме, и прошло его детство. Здесь и подружился он с киргизским мальчиком.
— Вместе бродяжничали по городу,— раз вспоминался поседевший скрипач,— «куски», как тогда говорили, «сшибали». Босые, в одних трусах бегали. В определенный час к ресторану являлись, объедки нам выносил старик-повар. Жалел, подкармливал нас. Как сейчас вижу его тяжелую фигуру, засаленный фартук, одутловатые красные щеки с седыми усами, по-стариковски добрый, сопереживающий взгляд. Но больше всего нравилось нам путешествовать по тугайникам. Непролазные эти кустарники росли тогда во Фрунзе как раз на месте этой гостиницы, цирка и Зеленого базара.
— Рыбу мы там в озерах ловили,— увлекся воспоминаниями мой новый знакомый, благо, что погода позволяла не торопиться.— Тут же на костре ее жарили и ели. Но больше всего мечтали о встрече с фазанами. Не для того, чтобы кушаньем насладиться. Поверье такое было: кто сумеет перо из хвоста этой птицы выдернуть, к тому сразу придет счастье. А счастья нам, пацанам войны, очень хотелось.
Улыбнувшись, скрипач рассказал, как однажды они решили выдру проучить. Мешала им, выныривала вблизи от поплавков их удочек, рыбу пугала. Заметили место, откуда она чаще всего всплывала, голову показывала. Набрали камней, затаились. Долго ждали, а когда под водой тень показалась, они приготовились встретить выдру камнями, но вместо выдры из воды... всплыла страшная змеиная голова! Вот уж мчались они тогда по тугайникам! И как нарочно, то и дело встречались им обомлевшие фазаны. Стоят, не двигаются, хватай за хвост да дергай свое перо-счастье, но змея их так напугала, что не до фазанов им тогда было...
Долго мы еще в тот вечер вспоминали прошлое, размышляя о жизни. Каждый из друзей, как выяснилось, мечту осуществил: оба стали музыкантами. Оба имеют семьи, квартиры, машины, неплохо живут. Вроде бы и счастливы, если в этом счастье, но, как признался скрипач, нет-нет да и вспомнит он как лучшую картину их трудного детства эти путешествия по зарослям-тугаям, охоту за казавшимися им сказочными фазанами. Такое, видимо, не забывается. И немудрено, что после всех этих разговоров и мне захотелось взглянуть на фазанов, самому побывать в тугайниках. Подумалось, в будущем надо бы непременно постараться в них побывать. Но скрипач сказал, что мое это желание и сейчас легко осуществимо. Увидеть фазанов я мог в охотничьем заказнике под Токмаком, до которого не более часа езды на автобусе.
Промаявшись в гостинице сутки, я не утерпел и отправился в заказник. Геннадий Аркадьевич Деменчук, директор, принял меня благосклонно. Взялся лично показать тугаи. Его заказник был не столь велик, однако знатен. Немало именитых гостей перебывало тут. Для них было построено «бунгало». С виду землянка, а внутри прямо-таки обкомовский уют. Стол буквой «т» под зеленым сукном, мягкие стулья, красные ковры на полу. Деменчук очень гордился тем, что для обогрева «бунгало» не требовалось печи. Нажмешь кнопку — через десять минут в помещении тепло. Очень удобно для приема гостей! Воздух прогревался с помощью электрокалорифера. Затем он показал крохотное озерко, где Урхо Кекконен, в прошлом президент Финляндии, поймал самую большую в своей жизни рыбу. До самой смерти он так и не узнал, что рыбу эту незадолго до его приезда опустили в озеро в специальный садок, из которого рыба не могла уплыть. А затем с помощью насосов подняли уровень воды в озере настолько, чтобы и рыба не могла из садка уплыть, и президент не разглядел среди волн хитрой конструкции. И мы вместе посмеялись играм, которые приходится вести «дядям» на правительственном уровне.
Затем Деменчук показал ловушки, специально им сконструированные для отлова фазанов. И ящики, в которых отправляют затем этих птиц обживать охотничьи хозяйства и питомники в различных уголках нашей страны, но самих птиц мы так и не увидели.
— Попрятались,— вздыхал Деменчук.— Погода-то какая! Сколько снега навалило, непривычно, вот и сидят под кустами, не показываются. А на другом нашем участке, у Иссык-Куля, сейчас фазанов тьма-тьмущая. Вчера егери звонили, стаи в сотни штук у дома ходят. Вот где снимать!
На Иссык-Куль я попадать не собирался: далеко да и командировка у меня не в те места. Но как раз в тот момент, когда я собирался поблагодарить да попрощаться, в кабинете директора зазвонил телефон. Звонил егерь с иссык-кульского участка. Бася в трубку, он твердил, что у него в ловушку попалась какая-то крупная хищная птица. А какая, убей бог, он не может сказать. Прямо-таки огромная, пестрая, с загнутым клювом и желтыми лапами. Более он сказать ничего не мог.