— Ну хорошо, я пойду в Курбу и принесу пенициллин, — коротко ответил Николай Викторович.
— Я тоже с вами пойду в Курбу за лекарством. — Миша рассматривал стоявший в углу токарный станок и слышал весь наш разговор.
— Это единственный выход! — воскликнул я.
Отвагой блеснули черные глаза мальчугана.
— Мы с вами вдвоем туда-сюда — марш-бросок.
Николай Викторович внимательно оглядел Мишу.
— Ты понимаешь всю серьезность положения с Ленечкой? Ни слова никому о том, что слышал наш разговор. Понял?
— Э-э-э, понимаю. — Миша, нахмурившись, уставился в пол.
— Знаете что, когда у Ленечки такое тяжелое состояние, вам, как начальнику похода, лучше остаться здесь, в качестве резерва, — посоветовал я.
— Давайте я с Васькой пойду, — сказал Миша.
— С Васей? — удивился я.
Впрочем, я вспомнил: Вася за грубость с девочками набрал целых четыре выговора, над ним нависла угроза отправки в Москву. Он должен был обязательно, как у нас выражались, «совершить подвиг». Миша хотел его выручить.
Я подошел к Николаю Викторовичу:
— Пусть мальчики пойдут вдвоем.
Он молча кивнул головой.
Жена лесника, узнав о нашем решении, всполошилась:
— До Курбы пятнадцать километров! Я — да еще в хорошую погоду! — взад-назад за день еле дохожу, а таким мальцам…
— Мы не мальцы! — вспыхнул Миша. — Вы доходите, значит, и мы дойдем! — Он замолчал и, собравшись с духом, добавил: — Э-э-э, а кабы вам слабо было добраться, мы, мальчишки, все равно добрались бы. Мы, тетенька, изыскатели и пионеры!
— Рано, рано хвастаешься, — заметил Николай Викторович.
Миша и Вася сразу выпрямились и точно повзрослели.
Не дождавшись обеда, они закусили холодными мясными консервами, разулись, засучили шаровары, взяли в руки палки. Миша надел розовую накидку Ларисы Примерной, Вася — брезентовый плащ жены лесника, который ему доходил до пят. Я им дал красноречивое письмо на имя главного врача больницы с подробным описанием Ленечкиного ожога.
Мы вышли на крыльцо. Оба героя отправились в путь. Девочки с таким беспокойным восхищением глядели им вслед, точно провожали их на Венеру.
— Чтобы не меньше полутора миллионов единиц пенициллина! — крикнул я.
Дождь с новыми усилиями упорно и настойчиво забарабанил по крыше.
Мне не спалось. Я вновь встал. Лариса Примерная дежурила у изголовья Ленечки. Она сняла очки, и ее умные и проницательные глаза взглянули на меня так живо, в них светилось такое желание помочь больному!
Ленечка дремал и все время ворочался. Конечно, с «воронечником» на ноге, несмотря на подстилку из пакли, ему было очень неудобно. Я смерил ему температуру — ого! — подскочила до 38,7. Краснота на ноге поднялась на десять сантиметров выше колена. «Воронечник» снаружи был обложен льдом, но холод, видимо, мало помогал. Нужен пенициллин! Черт возьми, как нужен пенициллин! Если до утра мальчики не принесут пенициллина…
А дождь все шел и шел не переставая.
Мальчики вернулись в два часа ночи. Я им открыл дверь. Как они не сбились с дороги в полной темноте, мне было непонятно.
— Потом расскажем, — хрипло бросил Миша, отдавая мне пакет.
Лесничиха тотчас же начала кипятить на керогазе воду для стерилизации шприца. Мальчики были мокры и грязны с головы до ног, грязь кусками отваливалась от их одежды; даже на их бровях висела глина. Дрожа и щелкая зубами, они разделись, выпили чаю, а ужинать не стали.
— Спать охота, — заявили они и полезли на русскую печку.
Лесничиха накрыла их овчинным тулупом, и они тут же захрапели.
В пакете оказались средства от ожогов — белый стрептоцид, и мазь Вишневского, и, самое главное, сорок ампул с новокаином, и сорок флакончиков с белым налетом на дне — пенициллином; это составляло 2 миллиона единиц.
Я решил колоть Ленечку через каждый час, одновременно измеряя температуру. К пяти часам утра мне удалось сбить жар до 37,8, к восьми утра — до 37,4. Буду теперь колоть его через каждые два часа. Ленечкина нога была спасена.
Какое же это изумительное и чудодейственное средство — пенициллин, убивающий гнилостных бактерий, прекращающий воспалительный процесс!
Танечка мне помогала, подавала то ампулы, то пузырьки. Она умоляла меня доверить и ей шприц и позволить уколоть больного хоть разочек. Но я был непреклонен и колол сам.
А дождь все продолжал идти. Земля настолько раскисла, даже до палаток было трудно добираться.
В восемь утра, совершенно обессилевший, я лег спать, не раздеваясь, и приказал, чтобы меня разбудили в десять для очередного укола.