В отличие от своих спутников, он был одет не в черный комбинезон спецназовца, а в синий рабочий халат и серые, вздувшиеся на коленях пузырями, брюки. Под халатом виднелась серая рубашка с темным однотонным галстуком, из нагрудного кармашка халата выглядывал засаленный блокнот, с которым соседствовала шариковая ручка. Человек этот звался Игорем Витальевичем Ушаковым и работал на «Точмаше» начальником производственного отдела, каковую должность надеялся сохранить за собой и при новых хозяевах.
— Папку ищи, — полупрезрительно скомандовал ему Сарайкин. — Должна быть тут, не зря же он, как бешеный, отстреливался.
Ушаков нерешительно переступил с ноги на ногу и осторожно, бочком, двинулся к баррикаде, позади которой на полу плавало в луже крови почти разорванное на куски автоматными пулями тело. Обозленные упорным сопротивлением автоматчики поработали так основательно, что в этой бесформенной куче истерзанного, кровавого мяса даже родная мать вряд ли сумела бы опознать начальника службы безопасности Мамалыгина по прозвищу Бурундук. Глядя на это месиво, подполковник Сарайкин и трусил, и злился одновременно: ну что за дуболомы! Вот это, что ли, у них в Москве и называется «аккуратно, точно и без лишнего шума»?
Досада подполковника была вполне оправданной: беря под контроль «Точмаш», рейдеры приложили явно избыточную силу, как будто штурмовали не маленький приборостроительный заводишко, а крупный металлургический комбинат. Те, кто все это затеял, явно считали себя самыми умными людьми на свете и, ничему не желая учиться, измерили крошечный провинциальный Мокшанск своим непомерно длинным столичным аршином. Копилку, что незадолго до смерти пришла на ум Бурундуку, разбили даже не молотком, а кузнечным молотом, и заметать далеко разлетевшиеся осколки предстояло не кому-нибудь, а подполковнику Сарайкину.
Если бы подполковник знал, насколько далеко они разлетелись, его участие в описываемых событиях закончилось бы немедленно, равно как и пребывание в должности начальника местного полицейского управления, и вообще проживание в городе Мокшанске. Он бежал бы на край света, бросив все и предоставив рейдерам самостоятельно расхлебывать кашу, которую они заварили. Но он ничего не знал и, наивно полагая, что здесь, на своем участке, полностью контролирует ситуацию, просто стоял и с брезгливым неудовольствием наблюдал, как начальник производственного отдела Ушаков неуверенно, будто слепой, по сужающейся спирали приближается к трупу Бурундука. Игорь Витальевич внимательно осматривал шкафы и полки, ворошил разбросанные по полу бумаги, как будто у убитого было время куда-то засунуть папку, и явно не торопился приблизиться вплотную к огромной кровавой луже и тому, что в ней плавало.
Ушакова можно было понять. Если папка действительно была у Бурундука при себе, то она и сейчас находилась где-то в непосредственной близости от тела — вполне возможно, прямо под ним. А при мысли о том, чтобы прикоснуться руками к этой груде мокрых, склизких, сочащихся кровью лохмотьев, даже у видавшего разные виды подполковника полиции Сарайкина подкатывал к горлу ком.
К сожалению, мысль о полной неспособности Ушакова выполнить поставленную перед ним задачу пришла в голову не одному подполковнику. Командир рейдеров, до этого молча стоявший за спиной со скрещенными на груди руками, подал, наконец, голос, сказав:
— Вы бы тоже не стояли столбом, уважаемый Анатолий Павлович. Рекомендую принять посильное участие. Прошу вас, не стесняйтесь! Толку от вас пока что, как от козла молока, а гонорар надо отработать. К тому же здесь и так достаточно грязно. Не хватало еще, чтобы этот деятель тут все заблевал!
Голос у него был сильный, властный — голос человека, привыкшего распоряжаться и вряд ли представляющего себе, что такое неподчинение. Держался он соответственно, как невесть каких размеров шишка на ровном месте, а на окружающих взирал сверху вниз с выражением холодного превосходства. Роста этот тип был высоченного, подтянутый, как кадровый офицер, и ухитрялся выглядеть столичным щеголем даже в черном комбинезоне с напяленным поверх него бронежилетом. Льдисто-серые глаза спокойно и холодно поблескивали сквозь прорези трикотажной маски, которую он так до сих пор и не снял — явно не потому, что скрывал от Сарайкина свое лицо, которое тот уже видел, запомнил и хоть сейчас мог описать во всех подробностях, а просто потому, что она ему не мешала.
Словом, дядечка был непростой, и, глядя на него, Сарайкин вдруг преисполнился крайне неприятной уверенности, что еще хлебнет шилом патоки с этим столичным фруктом.
Делать, однако, был нечего. Твердо ступая, подполковник направился к баррикаде, оттолкнул с дороги нерешительно топчущегося на месте однофамильца знаменитого русского адмирала, перешагнул через перевернутый стол и, задержав дыхание, склонился над трупом. Выбрав на изорванном в клочья пиджаке местечко почище и посуше, крепко за него ухватился и рывком перевернул тело на спину.
От увиденного его по-настоящему замутило, а главное, все это было зря: под телом не оказалось ничего, кроме нескольких насквозь пропитавшихся кровью листков бумаги. Подобрав валявшуюся в стороне от кровавой лужи шариковую ручку, Сарайкин пошевелил ею лохмотья изодранного пулями пиджака, но тщетно: папки не было и на теле.
— Нет, — сказал он, выпрямляясь.
— Здесь ничего нет, — сдавленным эхом откликнулся Ушаков.
— Значит, он не солгал, — спокойно констатировал рейдер. — Папки у него действительно не было.
— Прошу прощения, — больным голосом вмешался в их разговор Ушаков, — на минуточку… мне надо…
Обогнув труп по широкой дуге, он неверным шагом, как пьяный, направился к двери кладовки, потом вдруг побежал, рванул дверь на себя, нырнул в темноту, и сейчас же стало слышно, как его мучительно и обильно выворачивает наизнанку. Ударившаяся о стену дверь отскочила и медленно прикрылась, частично заглушив производимые начальником производственного отдела отвратительные звуки.
— Ни черта не понимаю, — брезгливо покосившись в сторону кладовки, с досадой признался Сарайкин. Он отошел от тела, оставляя на полу цепочку четких темно-красных следов, вынул из кармана пачку сигарет и принялся раздраженно в ней ковыряться. — Зачем он тогда отстреливался — с перепугу?
— Сомневаюсь, — все так же спокойно возразил рейдер. — Общаясь с вами несколько минут назад, он не произвел на меня впечатления напуганного человека. Вообще, у этого вашего Бурундука, похоже, была весьма интересная, насыщенная событиями биография. Вы выяснили, кем он был раньше?
— Пытался, — чиркая зажигалкой, сердито буркнул Сарайкин, — да только хрена лысого узнал. Как заколдованный: куда ни ткнись, везде глухая стена. И никто ни гу-гу.
— Вот видите, — произнес рейдер таким тоном, словно подполковник был туповатым учеником, только что методом тыка ухитрившимся решить сложную задачу. — Скажу вам больше: я тоже пытался навести о нем справки, и с тем же результатом. Из чего следует, что покойный был очень грамотным, отлично подготовленным специалистом в весьма и весьма специфической области. Такие люди ничего не делают просто так и, тем более, от испуга. Нет, подполковник, он действовал обдуманно и очень толково. Уверен, если бы ему хватило времени, он укрылся бы за бронированной дверью спецчасти, откуда мы бы его без взрывчатки не выковыряли.
Сарайкин упрямо дернул плечом.
— Времени, чтоб добежать до спецчасти, у него было навалом, — объявил он. — А он побежал сюда и по дороге устроил пальбу…
— Причем перестрелку затеял именно он, находясь при этом в крайне невыгодной позиции, — добавил рейдер. — Видели когда-нибудь, как птица уводит хищника от гнезда с птенцами, притворяясь подранком?
— Доводилось, — буркнул Сарайкин, — чай, не в Москве живу. За рекой, в лугах, этих птиц, как грязи… Вы к чему это клоните?
— Рад, что вы вообще изволили заметить, что я к чему-то клоню, — с холодной насмешкой сообщил рейдер. — Остается только задействовать серое вещество, причем не то, из которого пошит ваш форменный китель, а то, которое по замыслу создателя должно находиться внутри вашей черепной коробки. Смотрите, что мы имеем. Грамотный, опытный, хорошо обученный начальник службы безопасности видит, что охраняемый им объект подвергается захвату — фактически, уже захвачен. Он понимает, разумеется, что охрана нейтрализована в первые же секунды, что он остался один и уже ничего не может сделать, чтобы отстоять завод: партия проиграна, сопротивление бесполезно. Остается только сложить полномочия, сдать ключи от служебных помещений и в полном соответствии с правилами игры, которые ему, без сомнения, известны, целым и невредимым покинуть территорию предприятия. А он вместо этого затевает перестрелку, бежит, раненый в ногу, под огнем через открытое место к лабораторному корпусу, забивается в этот подвальный тупик, откуда заведомо нет выхода, и здесь принимает последний бой… Бессмыслица? Глупость? А может быть, трезвый расчет? Вы вспомните птичку!