Калманов, сидевший рядом, старался не глядеть на Боровского, чтобы не выдать раздражение и брезгливость.
- И вообще, - продолжал Боровский, - чем дальше я иду с большевиками, тем все тверже и глубже, знаете ли, убеждаюсь: они единственные, кто может вернуть России ее былое величие. Вот только эта кровь...
- Тут ничего не поделаешь. Но вы уверены, что Блюхер вам доверяет? По-моему, они очень хорошо помнят ту историю с договором! поинтересовался Калманов.
- Н-не думаю... Во всяком случае, я этого не замечаю...
- А вы присмотритесь! Но даже если мы дойдем вместе с Блюхером, что называется, до победного конца, нужны ли мы будем им потом, не превратимся ли в тот самый прах старого мира, который они просто-напросто отряхнут со своих ног...
- Все возможно. И Робеспьера обезглавила та же самая гильотина, на которую "неподкупный" отправлял врагов Революции! Хотите, я прочитаю стихи?
- Пожалуйста. Владимирцев рассказывал, что у вас хорошие вирши получаются!
- Калманов, если вы не знаете значения слова "вирши", никогда не употребляйте его. В противном случае настоящий поэт - не я, разумеется, может от обиды поколотить вас...
- Ну, извините...
- Я вас прощаю! - Боровский откинулся на стуле, глубоко вздохнул, несколько раз провел ладонями по лицу, словно стирая мутное оцепенение, и продолжил: - Я совершенно случайно стал свидетелем спора одного стерлитамакского комиссара с ясновидящим - знаете, эдаким нестеровским пустынником. Старик, по-моему, - обычный проходимец, но занятный... И спор у них вышел занятный, я бы даже сказал: диспут. Раньше ведь как соберутся двое русских, так о боге спорят... А эти, представьте себе, о мировой революции рассуждали... Впрочем, объяснений требуют только плохие стихи... Слушайте:
Был прорицатель сморщен, стар,
В пещеру втиснут.
Был молод, дерзок комиссар,
И вышел диспут...
- Мы революции врагов
Разгоним стаю.
Не будет больше бедняков...
- Я это знаю.
- Мы всех накормим,
Наш набат весь мир разбудит.
Жизнь станет краше во сто крат!
- Все так и будет...
Поднимет чудо-города,
Всех звонниц выше,
Страна свободного труда...
- Я это вижу.
- Да ты, старик, и впрямь пророк!
Тогда скажи мне:
Как я умру, какой мне срок
Отпущен жизнью?
Ты не молчи - я устою:
За дело наше
Я смерть готов принять в бою,
Под пыткой вражьей.
Пусть страшен будет мой конец,
А все же - светел.
Не бойся, говори, отец.
Он не ответил...
Закончив чтение, Боровский обхватил голову руками и тихонько засмеялся. Калманов выдержал вежливую, вдумчивую паузу, какую обычно делают люди, не разбирающиеся в стихах, но не желающие обидеть поэта, и заговорил с усмешкой:
- Чем закончит ваш комиссар и мы сами, я, конечно, не знаю. Не пророк-с, но вот что завтра ночью шлепнут заложников - это точно. Имеется приговор трибунала.
- Жаль. Штамберга я знал еще с гимназии. Схожу попрощаюсь...
Калманов вздрогнул, с трудом выдержал паузу и совершенно равнодушным голосом бросил:
- Если пойдете, передайте от меня коробку папирос. Пусть хоть покурят перед смертью. - И он выложил золоченую пачку с витиеватой надписью "Зефир".
- Трофеи! - покачал головой Боровский.
- На войне как на войне, - тонко улыбаясь, ответил Калманов.
Он вышел из комнаты и, не попадаясь на глаза часовым, по темным улочкам поселка пробрался к складу, где содержались заложники. На дверях висел здоровенный замок, а перед входом топтался караульный. Лунный свет поблескивал на кончике штыка.
Калманов незаметно обошел склад, приблизился к маленькому зарешеченному окошечку и, выждав несколько минут, тихо позвал:
- Попов... Попов...
Внутри завозились, раздались приглушенные голоса, и в темном оконце забелело чье-то лицо.
- Попов, это вы? - спросил Калманов.
- Я... А кто вы?
- Ваш друг... Вам привет из Самары... Возьмите вот это! - Он вынул из кармана наган и, прижимаясь спиной к стене так, чтобы изнутри его не было видно, просунул оружие между прутьями. - Завтра ночью вас поведут расстреливать... Постарайтесь бежать... Главное - уйти, кругом части Дутова. Прощайте.
Калманов незаметно вернулся к себе, полежал несколько минут на койке, вышел с шумом на крыльцо и раздраженно крикнул:
- Часовой! Часовой!
- Я здесь, товарищ Калманов, - отозвался голос из темноты.
- Ничего подозрительного не заметил?
- Нет, товарищ командир.
- А мне показалось, кто-то ходит... Может, приснилось?
- Бывает...
- Ну ладно, разбуди меня, когда рассветет...
Следующей ночью заложников повели за околицу - расстреливать. Когда отошли на такое расстояние, что деревня стала казаться просто россыпью степных огней, вдруг раздался выстрел - один из конвойных схватился за голову и упал.
- Белые! - крикнул кто-то. - Братцы, отступаем!..
- Стой! - закричал командир конвоя Жильцов и схватился за маузер.
Отстреливаясь, Попов бросился бежать. В темноте он столкнулся с растерявшимся от неожиданности Штамбергом.
- Бегите... Только в другую сторону... Убьют, как собаку! задыхаясь, крикнул Попов и, отпихнув его, бросился дальше.
- По врагам революции - огонь! - срывая голос, скомандовал Жильцов, и темнота взорвалась залпом.
Раненный в бок, Штамберг затравленно оглядывался на темные силуэты и бежал, бежал, с ужасом чувствуя, как намокает кровью одежда. Над головой свистели пули, и каждая из них в любую секунду могла догнать его и положить лицом вниз на влажную траву...
Из донесения начальника штаба 3-й дивизии Уральского корпуса белых:
"Сегодня утром нашим разъездом подобран в степи возле Ахмерово неизвестный, назвавшийся сыном видного лесопромышленника Штамберга. После очной ставки показания подтвердились. Штамберг-младший находился в плену у красных в качестве заложника. Во время конвоирования к месту расстрела заложники пытались совершить побег. О судьбе остальных, в том числе интересующего вас члена губернского комитета эсеров Попова, Штамберг ничего конкретного сообщить не может. По его утверждению, Попов был вооружен и бежал в противоположную сторону. В темноте Попов мог заблудиться, поэтому его появления можно ожидать в самое ближайшее время. Штамберг также дал ценные сведения о количестве, вооружении и моральном состоянии отряда Кашириных - Блюхера.
В соответствии с полученным запросом Штамберг направлен в Омск".
- Значит, одного все-таки упустили? - сурово спросил председатель следственной комиссии.
- Упустили, товарищ Попов! - сокрушенно ответил Жильцов.
- Хорошо хоть, моего однофамильца достали. Значит, он стрелял?
- Он, сволочь. Двух человек положил!
- Наган нашли?
- Нашли, все патроны расстрелял и бросил...
- Покажите... - Попов, внимательно разглядывая, повертел в пальцах оружие. - Значит, наган ему кто-то передал, и, наверное, тот же человек предупредил о предстоящем расстреле... Кто разговаривал с заложниками накануне?
- Я спрашивал... Говорят, только Боровский.
- Боровский? Он передавал что-нибудь?
- Да, папиросы...
- Сначала - письмо, потом - папиросы, а в результате - побег. Вот что, Жильцов, возьмите ребят и арестуйте Боровского. Но доставить живым. Понятно?
- Понятно, товарищ Попов...
Через четверть часа боевики втолкнули в комнату следственной комиссии, где, кроме Попова, сидел еще Павлищев, недоумевающего Боровского.
- В чем дело, товарищи?! - возмущался он. - Я не позволю...
- Это я не позволю вам, господин Боровский, продавать Дутову доверившихся вам бойцов революции! - оборвал Попов.
- Вы забываетесь!.. Иван Степанович, скажите же... - повернулся арестованный к Павлищеву.
- Я ничем не могу вам помочь, Петр Петрович, - покачал головой командир уральцев. - Если виноваты, лучше расскажите всю правду!
- Да-да! А главное, расскажите про вашего дружка Енборисова! подхватил Попов.