Он протянул дробовик Полевому, который заменил пустые гильзы и щелкнул предохранителем.
Полевой подошел ближе и тихо заговорил:
— Я не стал бы высказываться слишком свободно. Французы повсюду рассовали подслушивающие устройства.
— Да, в наши дни тайнам редко удается продержаться несколько дней, — вздохнул Антонов.
Полевой понимающе улыбнулся.
— Да, наши оперативники вчера вечером засекли встречу Л’Эстранжа с его министром финансов.
— Я должен что-нибудь знать?
— Ничего ценного. Разговор в основном касался необходимости убедить тебя принять план финансовой помощи, предложенный американским президентом.
— Если они настолько глупы, чтобы полагать, будто я не воспользуюсь преимуществами наивной щедрости президента, то они еще глупей, если думают, что я прилетел сюда это обсуждать.
— Успокойся, французы не подозревают об истинной причине твоего визита.
— Есть новости из Нью-Йорка?
— Только одна — Гекльберри Финн осуществляет наш план.
Полевой произнес Гекльберри с акцентом, как Гакльберри.
— Все идет хорошо?
— Потихоньку.
— Итак, старая сука сделала то, что мы считали невозможным.
— Загадка в том, как ей это удалось.
Антонов посмотрел на него.
— Мы не знаем?
— Нет. Она отказалась делиться. Ее сын окружил операцию словно кремлевской стеной. И до сих пор мы не смогли преодолеть ее систему безопасности.
— Китайская шлюха! — рявкнул Антонов. — Она что, считает нас пустоголовыми школьниками?
— По-моему, она родом из Кореи, — сказал Полевой.
— Никакой разницы. — Антонов замолчал и тяжело опустился на поваленное дерево. — Где проводят эксперимент?
Полевой покачал головой.
— Этого мы тоже не знаем.
— У вас есть связь с товарищем Луговым?
— Поздно вечером в пятницу он вместе со всеми своими сотрудниками покинул Манхеттен и уплыл на пароме в Стейтен-Айленд. Перед посадкой они не выходили. Мы потеряли всякую связь с ними.
— Я хочу знать, где они, — ровным тоном сказал Антонов. — Хочу знать точное место проведения эксперимента.
— Над этим работают мои лучшие агенты.
— Нельзя позволять ей держать нас в неведении, особенно когда ставка — миллиард долларов золотом из нашего резерва.
Полевой бросил на главу коммунистической партии хитрый взгляд.
— Ты собираешься заплатить ей?
— А лед на Волге в январе тает? — с широкой улыбкой ответил Антонов.
— Ее трудно будет перехитрить.
В подлеске послышались шаги.
Антонов посмотрел: подходили егеря с фазанами, и снова взглянул на Полевого.
— Найди Лугового, — тихо сказал он, — а все остальное решим со временем.
В четырех милях от них в фургоне перед сложным микроволновым приемником сидели двое. Они записывали разговор Антонова с Полевым в лесу.
Это были специалисты из французской разведки. Оба говорили на шести языках, включая русский. Они одновременно сняли наушники и обменялись любопытными взглядами.
— Как думаешь, что бы это значило? — спросил один.
Второй пожал плечами.
— А черт его знает? Вероятно, какой-нибудь русский шифр.
— Интересно, извлекут ли наши аналитики что-нибудь важное?
— Важное или нет, нам этого никогда не скажут.
Первый помолчал, надел наушники, немного послушал и снова снял.
— Теперь они говорят с президентом Л’Эстранжем. Это все, что мы получили.
— Ладно, закрываем лавочку и отправляем запись в Париж. У меня в шесть свидание.
Глава 22
Солнце уже два часа как поднялось над восточным краем города, когда Сандекер через задние ворота въехал на территорию Вашингтонского национального аэропорта.
Он оставил машину на как будто бы пустой стоянке, на заросшем травой поле далеко от площадки, где обслуживали самолеты. Подошел к боковой двери, с которой давно слезла краска, и нажал на маленькую кнопку рядом смассивным замком. Через несколько секунд дверь бесшумно раскрылась.
Огромное помещение было выкрашено белой краской, отражавшей яркие солнечные лучи, которые проникали в окна на вогнутой крыше, как купол, и напоминало музей транспорта. На гладком бетонном полу в четыре ряда аккуратно стояли старинные и классические автомобили. Большинство сверкало так же, как в день, когда мастера в последний раз прикоснулись к их кузовам. Сандекер задержался у величественного Роллс-ройса „Серебряный призрак“ 1921 года выпуска с корпусом „Парк-Уорк“ [14]и массивной красной „Изотты-фраскини“ 1925 года с торпедообразным кузовом „Сала“.
Центральное место в этой экспозиции занимали трехмоторный самолет „Форд“, известный любителям авиации как „Оловянный гусь“, и железнодорожный пуллмановский вагон начала двадцатого века с надписью „Манхеттен лимитед“ на стальном боку.
По круглой железной лестнице Сандекер поднялся на второй этаж; наверху в дальнем конце ангара располагалась жилая квартира. Гостиную украшали морские древности. Вдоль одной стены тянулись полки, а на них в стеклянных витринах стояли модели кораблей.
Питт стоял перед плиткой и изучал странную смесь в сковороде. На нем были потрепанные шорты защитного цвета, стоптанные теннисные туфли и футболка с надписью „Поднимем „Лузитанию“ на груди.
— Вы точно к завтраку, адмирал.
— Что у вас тут? — спросил Сандекер, с подозрением разглядывая смесь на сковороде.
— Ничего особенного. Острый мексиканский омлет.
— Ограничусь чашкой кофе и половинкой грейпфрута.
Они сели за кухонный стол, и Питт налил кофе. Сандекер нахмурился и помахал газетой.
— Ты занял всю вторую полосу.
— Надеюсь, в других газетах тоже.
— Что ты хочешь доказать? — спросил Сандекер. — Собираешь пресс-конференцию и объявляешь, что нашел „Сан-Марино“, хотя не нашел, и „Пайлоттаун“, что должно было оставаться тайной. Ты что, с ума сошел?
Питт сделал перерыв между двумя кусками омлета.
— Я не упоминал о нейротоксине.
— К счастью, вчера армия все благополучно захоронила.
— Значит, никакого вреда. Теперь, когда „Пайлоттаун“ пуст, это просто очередной ржавеющий след катастрофы.
— Президент посмотрит на это иначе. Не улети он в Нью-Мексико, мы бы сейчас отскребали себя от ковра в Белом доме.
Сандекеру помешал договорить звонок. Питт встал и повернул рычажок на панели.
— Кто-то пришел? — спросил Сандекер.
Питт кивнул.
— Это грейпфрут из Флориды, — проворчал Сандекер, выплевывая косточку.
— Ну и что?
— Я предпочитаю техасские.
— Возьму на заметку, — с улыбкой сказал Питт.
— Вернемся к вашей невероятной истории, — сказал Сандекер, выдавливая в ложечку последнюю каплю сока. — Я хотел бы знать причины.
Питт объяснил.
— Почему бы не передать все это министерству юстиции? — спросил Сандекер. — Им за это платят.
Взгляд Питта стал жестким; последовал угрожающий взмах вилкой.
— Потому что никто и не подумал привлечь министерство юстиции к этому делу. Правительство не собирается признавать, что свыше трехсот человек погибли от нейротоксического газа, которого, как считается, не существует. Судебные процессы и критика в прессе растянутся на годы. Они хотят, чтобы никто ничего не знал. Очень вовремя случилось извержение Огастина. Сегодня пресс-секретарь президента представит дело так, будто во всех смертях виноваты облака серного газа.
Сандекер несколько мгновений внимательно смотрел на него. Потом спросил:
— Кто тебе это сказал?
— Я, — ответил женский голос от двери.
Лорен обезоруживающе улыбалась. Она вернулась с пробежки и была одета в атласные шорты с соответствующей майкой и повязкой на голове. Влажный воздух Виргинии заставил ее вспотеть, и она чуть задыхалась от бега. Вынув из-за пояса маленькое полотенце, она вытерла лицо.