Когда моё оправдание предстоящего убийства вошло в решающую фазу, я поняла, что моя жертва потеряла сознание. Дышал он еле слышно, но всё ещё был жив. Я решила, что было не важно, слышала ли моя жертва меня сознательно, или нет, поскольку все мои слова навсегда отпечатаются в его подсознании. Я была одержима духом Ma-Ми, и, поскольку её могила была осквернена, она жаждала мщения. Смит исчез бесследно, так что я наугад выбрала бессознательного клиента, как его дьявольское воплощение.
Я сняла со рта Смита кляп. К тому времени я убедила себя в том, что воплощение действительно было Смитом, и хотя, на самом деле, его звали Френсис Гэлтон, я настолько запуталась в определении его личности, что впредь буду называть его Смитом. Смит не только был активным сторонником евгеники, он был настолько одержим статистикой, что мысленно вычислял соотношение красивых, заурядных и безобразных женщин, проходивших мимо него на улице. Смит был консерватором, верившим в то, что интеллект передаётся по наследству и что рождаемость рабочего класса надо сокращать.
Когда я ослабила кляп, кусок мыла, который я положила в рот Смиту, проскочил в его глотку. Я тщетно пыталась его достать. Задыхаясь, Смит вернулся к жизни, как современный Франкенштейн. Если бы я не привязала его так крепко, он бы выскочил и достал бы мыло из дыхательного горла. Вместо этого его лицо побагровело, а из горла послышались какие-то странные булькающие звуки. Вместо того чтобы бороться с этой напастью, Смит ей уступил, а потому лишился своего законного права стать жертвой сексуального убийства. Я была, мягко говоря, разочарована.
Я неистово призывала его воскреснуть, но он оставался невосприимчивым ни к риторике, ни к логике. Он не должен был умереть в тот момент, смерть должна была наступить позже. Я обвиняла его во всех смертных грехах, используя слова и фразы, звучавшие грубо даже из уст проститутки. «Весь кайф обломал» — было самым мягким ругательством. Мои нервы были на пределе, и казалось, что всё было потеряно. Я не могла решить, что делать дальше. Продолжать ли, не взирая ни на что, или найти свежую жертву. Я стянула трусики и прикоснулась к клитору, чтобы испросить помощи у Соломона.
Раздался стук и такие звуки, как если бы что-то тяжёлое гремело по полу. Такие звуки могла издавать мумия Фараона, отправившаяся в последнее путешествие на западный берег Нила. Свет как-то странно замерцал. Свечение было бледным и призрачным, хотя и очень проникновенным, с лёгким голубым оттенком. Поначалу оно превратилось в подобие веера или фонтана. Но кто это теперь стоял в дверях, излучая божественное сияние? Это был сам Озирис, Бог Мёртвых, Египетский спаситель мира!
Я почувствовала, что погружаюсь в сон. Я легла, но не смогла совсем уснуть, поэтому я поднялась и подошла к окну. Туман усиливался, и я видела, как он густо ложился вокруг дома напротив, как будто пытаясь пробраться в окна. Я так устала, что вернулась на кровать Смита и с головой укрылась пуховым одеялом. Я думала, что слишком измождена, чтобы заснуть, но, должно быть, всё-таки отключилась. Мои сны были странными и иллюстрировали то, как мысли наяву смешиваются со сном или продолжаются во снах.
Озирис стоял в одеянии мумии, в короне из перьев, держа в руках, высовывавшихся из отверстий в ткани, знаки могущества: изогнутый посох и плеть. Он не двигался, просто стоял там, великий и ужасный, а его спокойный и добрый лик взирал в пустоту. Замерцало голубое свечение. Длинные языки пламени поднимались вверх и сливались воедино, озаряя комнату аргонной энергией. Повсюду стояли короли и королевы Египта. Как по сигналу, они ему поклонились, и тут сияние их одежд погасло, и Озирис исчез.
Мне снилось, что я спала и ждала возвращения Смита. Меня беспокоила его судьба, но я была бессильна что-либо сделать. Мой мозг был настолько загружен, что все мыслительные процессы в нём протекали заторможено. Поэтому я спала беспокойно, а сны мои были яркими. Вдруг я почувствовала, что воздух стал тяжёлым, влажным и холодным. Я откинула одеяло с лица. Я поняла, что забыла закрыть окно, прежде чем легла в кровать. Я бы встала и исправила эту ошибку, но свинцовая летаргия, казалось, сковала мои чресла и даже мою волю.
На месте Озириса теперь стояла Изида, Мать Таинств, глядя куда-то вдаль своими глубоко посаженными глазами из-под грифьей шапки. Собрание поклонилось, и она растворилась, как туман на солнце. На её месте появилось другое светящееся существо, держащее в руке знак Жизни, а на голове носящее символ блестящего диска — Хатор, Богиня Любви. В третий раз толпа поклонилась, и она исчезла. Я заметила Кхуенатена, гневно разговаривающего с императором Рамзесом II. Подле них стояла Ма-Ми.
Я лежала спокойно и терпела всё это зрелище, это был конец. Я закрыла глаза, но всё видела сквозь веки. Туман сгущался, и я видела, как он проникал в комнату, ведь он теперь был похож на дым. Он вливался не через окно, а через дверные щели. Он становился всё гуще, до тех пор, пока не стало казаться, что он сосредоточился в середине комнаты в виде колонны, на верхушке которой я могла разглядеть красное свечение, похожее на налитый кровью глаз.
Ма-Ми была высоким существом со светлым лицом и гипнотизирующими тёмными глазами. На её лице сияла загадочная улыбка. Она была в простом белом одеянии и фартуке с пурпурной вышивкой. На её темноволосой голове была золотая корона с бирюзовыми глазами, а на её груди и руках были золотые украшения. Вдруг всё окунулось в кромешную тьму, и воцарилась мёртвая тишина, как будто внезапно жизнетворные органы истощили свой запас энергии. Спустя долгое время свет снова вернулся, вначале как синяя вспышка, потом как восходящие вверх лучи, которые, в конце концов, наполнили собой всю комнату.
Мысли вращались в моей голове подобно тому, как вращалась теперь посреди комнаты облачная колонна. Я не могла оторвать взгляда от красного свечения, и, казалось, оно доставало до моего лица даже сквозь густой туман. Всё погрузилось во тьму. Последнее сознательное усилие, сделанное моим воображением, показало мне склонившееся надо мной в тумане светящееся белое лицо. Я должна опасаться таких снов, ведь они могут пошатнуть мой ослабленный рассудок. Во снах пробуждается ответственность. От этих снов я устала ещё больше, чем, если бы вообще не спала.
Молодой человек, в одеяниях и с символом ранней династии подошёл к Фараону Менесу и к тем, кто правил после него. Неподалёку стоял задумчивый мужчина средних лет, державший в руке жезл и одетый в перья и отличительные знаки наследника египетского трона и верховного жреца Амена. Это был Хемуас, сын Рамзеса Великого, самый могущественный из всех египетских магов, который по собственной воле отрёкся от жизни земной, прежде чем ему пришло время взойти на трон смертных.
Меня обуяло то чувство, которое управляет сознанием во снах — когда вы чувствуете, что крепко спите, совершенно не слыша зова друзей. При этом открываются закрытые двери, с них падают надёжные замки, исчезают даже стены, барьеры поглощает неведомая бездна. Кругом ничего, кроме мира бесконечной ночи, далекого шёпота, общения темноты с темнотой, подобно пронзительному зову, а сердце спящего — это центр, из которого плетётся вся сеть этого невообразимого хаоса.
Чёрные дыры тишины и темноты превратились в самые реальные и ужасные силы. Приступ слепого страха охватил меня сильнее, чем страдание осаждённого бойца, ожидающего яростных ударов, сыплющихся со стороны ничем не сдерживаемого противника. Насколько всё-таки могущество призрачного, неопределённого и безграничного всегда сильнее подчиняет разум, чем опасность человеческая, известная, которую можно измерить, ощутить. Все мои кости и суставы были скованы ужасом. Я дрожала и была целиком поглощена неистовой силой этой бесконтрольной дрожи.
Сила страха, как и любого другого переживания, особенно такого переживания, которое могут чувствовать сразу тысячи людей, когда сердце бьётся в сознательном сочувствии всему городу со всеми улицами, высокими и низкими, старыми и молодыми, сильными и слабыми, такая сила помогает поднять и преобразить природу смертных. Мелочные умы становятся возвышенными. Тихони превращаются в мастеров красноречия. И когда наступает такой кризис, общественное настроение, проявляющееся в голосе, жестах, поведении или словах, таково, что его не вообразит себе ни один чужак. Я думаю, в такой атмосфере и мёртвые бы заговорили.