Может, это и есть закон жизни? Его нельзя выдумать, его надо выстрадать. Чтобы сформулировать закон, мало быть профессором, надо быть умным человеком, которому не очень-то везет в жизни.
Тут надо было пораскинуть мозгами. Думать – значит, цепляться за жизнь. Самому себе создавать течение. Грести. Плыть вместе с улетающими в вечность часами, днями, годами. Жить. Да, в этом что-то есть. Ему нужна не Надежда, а любовь. Это очень похоже на истину.
Но на новые мысли уже не было сил и энергии. Силы ушли на то, чтобы годами заставлять себя не думать. Отдаваться течению – значит, не думать. Вот она, роковая ошибка. Где-то что-то не сложилось.
Авария. Он сразу почувствовал, что она была не случайной. Это был противный звоночек – глухой удар гонга из-за горизонта – от Танатоса, обитающего в дельте реки Стикс. Алло! Тук, тук, вы еще не устали от жизни?
Служба смерти, завораживающая вас течением жизни, всегда к вашим услугам.
Декабрь 2006 – январь 2007
Два дня и две ночи
1
Почему-то они решили, что на эти два апрельских дня непременно уедут в другой город. Исчезнут из одного мира и материализуются в другом. Оба в одно мгновение почувствовали, представив каждый свое, что эти дни, оттененные ночами, могут стать золотым подарком сдержанной в отношении к ним Судьбы.
Эта идея пришла в голову ему. В ответ она улыбнулась, поблескивая глазами и ликуя лицом, и пожала ему ладонь своими длинными пальцами – тут же, впрочем, по привычке отстранившись. Забота о нем, о его репутации, желание бесконечно продолжать их запретный (по определению – кратковременный) роман диктовали необходимость этого болезненного трюка: время от времени демонстрировать отчуждение к человеку, которого она обожала. А он, не в состоянии привыкнуть к привычке все время быть начеку, как положено агенту, внедренному из серых будней в мифическую счастливую жизнь, реагировал, как всегда, нервно: по лицу его пробежала тень, потому что в сердце кольнул легкий холодок. Нет, никогда он не освоит в совершенстве эту подлую науку разумного лицемерия. Без которого, впрочем, их роман был бы невозможен (здесь последовал повторный холодящий укол).
Не успел он прийти в себя, как эта молодая, редкостно одаренная природой женщина, созданная исключительно для него, уже чутко теребила его ладонь, неразумно задерживая ее в своей руке значительно дольше положенного приличиями, давая понять, что она чувствует его состояние. («Какими приличиями?» – тут же по привычке огрызался он внутренним монологом, протестуя неизвестно перед кем и неизвестно по какому поводу.) На них неизменно оглядывались, стар и млад, словно по команде, что раньше его раздражало («Чего, спрашивается, пялиться, скажите на милость? Никогда не видели писателя с сединой в бороде, влюбленного в прекрасную читательницу?»), а в последнее время вызывало только усталую улыбку.
Уехать. Непременно уехать из Минска. Пусть на два дня (среду и четверг, что гораздо предпочтительнее субботы и воскресенья: праздник в будни – дважды праздник, особая прелесть), пусть в соседний областной центр (город должен быть немаленьким: в небольших провинциальных городках прилежные прихожане, высыпающие на площадь перед храмом, часто единственной достопримечательностью их местечек, расстреливали их набожными глазами в упор), расположенный в двух-трех часах езды, но подальше от этих столичных приличий, допускающих отчего-то неприличные продолжительные разглядывания.
Стоит только принять правильное решение, как сама Госпожа Судьба, не допускающая особого баловства, начинает тебе любезно (при этом как бы нехотя, словно через силу) потакать. Прогнозы погоды оказались на редкость благоприятными: солнце, переменная облачность, температура плюс двадцать выше нуля. На два дня обещали райский климат. Муж Миланы (манерное, в сущности, имя, живущее как-то отдельно от нее, однако при близком знакомстве со стройной, неприступной женщиной оно начинало удивительно подходить ее мягкому, но принципиальному характеру) внезапно заторопился в командировку в Москву, будто его кто-то подталкивал туда. Да и сам писатель, Михаил Юрьевич, оказался на редкость не обремененным в эти дни разного рода обязанностями, которые опутывают всякого приличного человека на службе и в семье.
– В Могилев? – спросил он.
Она сжала его ладонь милыми пальцами, которые он так любил целовать (а она всегда стремилась перехватить его губы своими), и на мгновение озарилась внутренней подсветкой. Их желания, как всегда, совпали до мелочей, и по лицу его вновь пробежала тень, потому что в сердце кольнул легкий холодок.