— Точно, не поверят. Семен словно предчувствовал беду, давно из хутора рвался. Теперь я спокоен, он в надежном месте.
— Это хорошо! — одобрил Маслов. — Правильно мы поступили, что не знакомили Василия с Максимом Максимовичем, руководителями групп.
— И все-таки кое-кого из наших он знает, листовки перевозил.
— Да, знает. Нас с тобой тоже знает.
— Худо… очень худо.
После казни Шмеля Ружа со всех ног бросилась в гостиницу. В вестибюле непринужденно поболтала с дежурной. Делала это не без умысла: пусть знают, что она дома находилась.
Раньше обычного неожиданно появился Рейнхельт — довольный, радостный. Когда они остались вдвоем в номере, он, раскинув руки, воскликнул:
— Вот оно как! Гуляй — наша взяла! Сухуми теперь вот где, в моем кулаке! — И, обняв Ружу, заторопил: — Оденься в самое лучшее, что у тебя есть, генерал на вечер пригласил. Ты должна выглядеть элегантно. Сейчас поедешь со мной. О, сегодня я осчастливлю тебя знакомством с высшими немецкими офицерами! Ты того стоишь!
В машине он только и говорил о Сухуми, пальмах, цитрусах, теплой морской воде. А Ружа молча радовалась успеху — своему успеху!
Вот и кордон Индюковой горы. Машина остановилась у закрытых ворот. «Ага, это он за Шмелем заехал, чтобы к генералу увезти, — догадалась девушка. — На дне озера твой проводник».
Шофер дал сигнал. На призыв никто не отозвался. Рейнхельт послал водителя за хозяином. Вскоре тот вернулся с сообщением: квартира на замке, во дворе, на огороде никого не видно.
Обескураженный Рейнхельт выругался, вылез из машины, подошел к дому. Да, входную дверь запирал увесистый замок. Гауптштурмфюрер вытащил из-под крыльца ключ, открыл замок.
Обежав пустые комнаты, Рейнхельт кинулся к комоду, открыл верхний ящик, где лежали нетронутыми вещи.
Внезапное исчезновение Айтека до предела озадачило Рейнхельта. Он занялся тщательным осмотром усадьбы. Заглянул в кладовые, сарай, погреб. Побывал в каждом закоулке. В мезонине на стене висели кинжалы, кривая турецкая сабля. Повсюду хозяйское добро оставалось нетронутым. Следовательно, грабителей здесь не было. Это еще больше его насторожило.
Наблюдая за его усердием, Ружа злорадствовала: «Мертвые в проводники не годятся. Отлетался твой Шмель».
— Что потерял, любимый? — игриво спросила она.
Не отвечая на вопрос, Рейнхельт бормотал про себя:
— Куда он девался?.. Скрыться не мог, не из таких.
Пока гауптштурмфюрер метался по усадьбе, залезал на чердак, Ружа заскочила к старой адыгейке, сделав страшные глаза, шепотом предупредила:
— Айтек скрылся. Немецкий офицер ищет его племянника, чтобы расстрелять. Если будет спрашивать, говорите, что Айтек жил один, никто его не навещал… Вы меня поняли?
Старуха кивнула головой.
Позже, когда ее допрашивал Рейнхельт, она одно твердила: «Никто у нас не был. Айтека сегодня не видела».
Рейнхельт не поверил ей. Руже объяснил:
— Вчера Айтек выпил. Может, пьяный по дороге домой в пропасть сорвался? Или старые счеты с ним кто-то свел? Непонятно… Непременно дознаюсь, где здесь собака зарыта… Хотел на радостях тебя начальству представить, а теперь не до того. Не знаю, как сам из беды выберусь.
— Кто такой Айтек? — спросила Ружа. — Зачем он тебе нужен?
— Тип один. — И, помолчав, добавил: — Вообще-то он был нужный нам человек.
А через два дня гауптштурмфюрер, неожиданно для Ружи, засобирался в Приазовск: она не подозревала, что он получил телеграмму об аресте Трубниковых.
Сообщение это несказанно обрадовало Рейнхельта. Наконец-то попалась ему ниточка в руки, следуя по которой он обязательно доберется до подпольного горкома комсомола, до его секретаря Метелина…
АРЕСТ ВАСИЛИЯ
А в Приазовске произошли трагические события: вначале был арестован Василий, а затем Надежда Илларионовна, Ирина, работники магазинов и ларьков, с которыми в тот день встречался Трубников.
Погубила Василия Трубникова неосторожность, скорее жадность к самогонке. И вот как это произошло.
В Пятихатку он приехал в то время, когда Метелин печатал сводку о больших потерях немцев на Южном фронте. Трубников спустился в погреб. Поздоровавшись с ним, Метелин сказал:
— Последние допечатаю и — смываюсь.
Если бы не слово «последние», Василий наверняка взбунтовался, повторил бы Семену то, что сказал дома: «Баста! Выхожу из игры». А такого оборота не ожидал, в недоумении переспросил: