— Гм… говоришь, кроме Бугрова? Выходит, только с липовыми родственниками знаетесь? Нескладно получается… Под домом вашей жены обнаружена типография. Кому вы должны были отвезти листовки?
«Полный провал, — внутренне ужаснулся Василий, — теперь не отвертеться, это конец».
— Смелей, Трубников. Бугрова в природе не существует. То был Метелин. С ним вы фабриковали листовки. Видите, мне многое известно. Ну, давайте его адрес — и вы свободны.
Василий поднял на офицера красные глаза, глухо, с присвистом, сказал:
— Я ничего не скажу.
Подойдя к окну, Рейнхельт забарабанил пальцами по стеклу. Главный вахмистр бросал ему в спину полные иронии взгляды: «Ну как, умная башка, поставил на колени? А ведь этот — не коммунист, его выгнали из партии как непригодного».
Гауптштурмфюрер вернулся к столу. Налил рюмку и стакан коньяку, приподняв рюмку, спросил:
— Хотите?
Василий судорожно вылил из стакана коньяк в рот, вытер губы рукавом. Темные пятна на лице побагровели, он часто задышал, глаза заблестели. Крякнув, с вожделением взглянул на недопитую бутылку. Перехватив его взгляд, Рейнхельт налил еще, пододвинул стакан.
— Спасибо за угощение, — отвернулся Трубников, — больше не могу: душа меру знает.
Рейнхельт вкрадчиво проговорил:
— Со смертью шутишь, Трубников. В доме вашей жены под фамилией Бугров скрывался Метелин. Я требовал самую малость: назвать адреса распространителей листовок. Теперь придется сказать, где Метелин.
«Ага! — подумал Василий. — Семен на свободе».
— Это последняя ваша возможность… или немедленно отправитесь в мир теней.
Не поднимая головы, Василий повторил:
— Я ничего не скажу.
Гауптштурмфюрер позвонил. В кабинете появились два дюжих верзилы. Одеты они были в черные мундиры с черепами и костями на рукавах.
— Не понимает моего языка, — мягко обратился Рейнхельт к молодчикам. — Может, с вами станет сговорчивей.
Приветливо махнув Василию рукой, он скрылся за обитой войлоком дверью, где помещалась комната отдыха.
— У нас мертвый заговорит!
Верзилы в черном шагнули к Василию. Один вывернул ему руки, другой саданул кулаком в солнечное сплетение. Охнув, Трубников свалился. Его подняли под мышки словно куль, набитый отрубями, поволокли из кабинета. Как только за ними захлопнулась дверь, вернулся Рейнхельт.
— Послушаем, что скажет милосердная сестра. Давайте ее, — приказал он главному вахмистру.
Ввели Полину Филипповну — медсестру из привокзального медпункта. Была она в разорванной кофточке, с синяком под левым глазом.
— Ирину Трубникову знаешь? — спросил Рейнхельт, не предложив ей сесть.
— Вместе работали.
— Кто к ней ходил?
— Больные железнодорожники. Чаще других кто посещал?
— Регистрационная книга у вас. В ней все обозначены.
— Из тех, кто не записывался?
— Как можно не записывать! Без надобности к нам не заходили. Как есть всех регистрировали.
— Что о ней вам известно?
— Ничего плохого. Доктор душевный.
— Пошла вон! — взревел Рейнхельт. — В третью ее!
Надежда Илларионовна, крестясь, вошла в кабинет. Рейнхельт внимательно осмотрел ее сухонькую фигурку, морщинистое лицо. «В чем только душа держится?» — удивился он.
— Когда последний раз видели Метелина? — глуша раздражение, спросил Рейнхельт.
Давно видела, — охотно ответила Надежда Илларионовна, — еще когда в городе вас, супостатов не было.
— Он — жених вашей дочери?
— Каждая мать мечтает о таком зяте.
— С кем дружили сыновья?
— На Урал эвакуировались их дружки. Теперь дома сидели: к нам — никто, мы — ни к кому…
— Или скажете, где Метелин, или уничтожим всю вашу семью с корнем.
Надежда Илларионовна пожевала губами:
— Уж как водится — не пощадите. О Семе я ничего плохого не скажу.
Офицер выразительно кивнул главному вахмистру, и тот вышел. Верзилы ввели избитого Василия. Волосы у него были мокрые — только что отливали водой, из носа сочилась кровь.
Главный вахмистр снова занял место за столом.
— Ой, что сделали, аспиды! — ужаснулась мать. — Васенька! — И кинулась к нему: — Сынок мой!
Один из молодчиков швырнул ее к стене. Поднимаясь с пола и зажав ладонью разбитые губы, Надежда Илларионовна с ненавистью глядела не на того, кто ее ударил, а на Рейнхельта — главного мучителя ее сына.
— Не сладко, Трубников? — спросил Рейнхельт. — Будет еще хуже. Себя губишь и мать не щадишь. Отвечай, где Метелин?