То, что меня волновало, то о чём я размышляла многие месяцы, я заключила меж захватывающих сюжетов, а амбиции помогали мне протолкнуть моё творение в жизнь. Я не задумывалась уже, как много таких, как я, что создают и жаждут быть услышанным. Я не думала, я мечтала: мечты захватили меня и вытеснили всякий здравый смысл. В гостях я всё ждала, что Павел Витальевич возьмёт мои рассказы, заглянет в рукопись, в конце концов попросит меня прочесть что-то, ведь не зашла я просто чаю попить. Но он всё расспрашивал меня о том, что я читаю, чем вдохновляюсь, рассказывал о своей молодости, даже подарил мне пару своих книг. Он был игрив, много шутил, действительно не всегда разбирал мои ответы, потому что плохо слышал.
— Что же вы не берёте печенья, возьмите-возьмите, очень вкусное, — то и дело вставлял он и тут же задавал мне новый вопрос, так что я не успевала потянуться за печеньем.
Беседа всё шла и шла, я окончательно освоилась, уже не боялась дать какой-то неправильный ответ, показаться глупой или как-то опростоволоситься, я даже попробовала печенье. Павел Витальевич ушёл в воспоминания, он называл множество неизвестных мне фамилий, то и дело поясняя: это наш искромётный Бернард Шоу, хи-хи, этот был бы не хуже Толстого, но никогда не мог ничего закончить, хи-хи. Шло время, чай кончился, печенье ещё оставалось. Пытаясь придумать, как перевести разговор на свою тему, я стала невнимательна и пару раз, толком не понимая, о чём меня спрашивают, ответила наугад, но Павел Витальевич ничего не заметил, он всё продолжал рассказывать о том, как он прежде вёл издательство, как когда-то к нему пришла юная и талантливая девушка, очень похожая на меня, Машутка, как она влюбилась и до сих пор без ума от него старого, седенького, с козлиной бородкой, хи-хи. Детей вот, увы, только не было, хи-хи, а то бы дочка была уже совсем, как я. Если Машутка будет не против, мы могли бы удочерить тебя, такую тихую, скромную, с этим румянцем на щёчках, хи-хи. Мне стало противно, с этого момента я слышала в его речи только это хи-хи. В голове промелькнуло: что если шеф решил подшутить надо мной, что, если он отправил меня к своему пожилому учителю, просто, чтобы я проведала его — кто-то же должен навещать старых людей. Когда я в очередной раз незаметно поглядела на часы, времени было уже половина десятого, я вдруг испугалась: что, если Павел Витальевич попросту забыл, зачем я пришла. Будто услышав мои мысли, улыбаясь и щурясь, старичок сказал:
— Прочтите мне что-нибудь из ваших рассказов, что-нибудь самое-самое, хи-хи.
Я обрадовалась, но тут же подумала, а стоит ли мне после всех этих хи-хи доверять старичку своё самое-самое — самое-самое сокровенное.
— Ну же, сударыня, вам нечего стесняться! — он стал меня подбадривать, не понимая причины моего замешательства.
Я подхватила свою папку, что всё это время лежала на моих коленях. Стала мысленно перебирать: этот — нет, лучше другой, открыла папку на одном из рассказов и начала читать.
— Очень любопытно, — прервал он меня всего через несколько минут.
Он вдруг стал очень серьёзен:
— Оставьте у меня пожалуйста рукопись, я позвоню вам в ближайшие дни.
Сперва я огорчилась от того, что Павел Витальевич прервал меня так скоро, но тут же, заметив перемену в его настроении, лице, движениях, я обрадовалась: значит, он и вправду большой специалист, и он оценил мой текст так быстро! Как здорово! Все те часы, что я томилась, не знала, как сбить его с темы, что я сидела и скучала, теперь окупились сполна, и я была готова и дальше слушать поток воспоминаний, даже эти хи-хи, но Павел Витальевич улыбнулся мне и сказал в своём прежнем шутливом тоне:
— Оставляйте, сударыня, у меня свой труд. Я был бы счастлив беседовать с вами бесконечно, но вам уже пора домой, а меня уже давно ревнует моя жёнушка, хи-хи.
В прихожей меня провожала только Машутка, теперь я знала, что это не прислуга, не какая-то там дальняя родственница Павла Витальевича, а его жена, всё также пламенно любящая своего мужа, как и двадцать лет назад. Она строго оглядела меня с головы до ног, когда я надевала туфли и пальто:
— Что невдомёк, что пожилому человеку спать уже пора? — грубо бросила она.
— Но это…
— Прочь! — зашипела она на меня и будто бы хотела замахнуться.
Я выскочила на лестничную площадку, благо дверь была открыта, и мне нужно было лишь толкнуть её. Дверь захлопнулась, резко загремели замки, затем хлопнула ещё одна дверь.