— Ну что, Юра, с тебя причитается.
— Сначала надо доказать, что ваши фантазии соответствуют реальности. Ты, Семёныч, как адрес узнаешь, звони. Пошёл я. У меня не одно дело в производстве.
— У нас тоже не один труп в холодильнике.
Юра ушёл к себе в контору, напомнив, что просто необходимо, как только будет что-то известно, сообщить ему.
Семёныч обещал.
— Знаешь, Владимир Семёнович, а если ты прав? Ты представляешь, кто стоит за этим публичным домом?
— Я, Вова, сейчас тоже об этом думаю. Клиентов никто не привлечёт к ответственности, и отвечать они ни за что не будут. И за то, что знали, что девочки несовершеннолетние, тоже отвечать не будут. И что заведомо беременные, не ответят. Ну, неужели людям всё равно? Неужели им не жалко этих детей, ведь дома у них тоже такие же дети?
— Не знаю. Страшно это.
Часть 10
Вчерашний вечер не задался от слова совсем. Приходила тёща, устроила скандал, да ещё при детях. В результате поругался и с Оксаной тоже. Спали вместе и врозь одновременно. Первый раз…
Утром дико болела голова, выпил таблетки и ушёл на работу. Даже не попрощался с женой.
По дороге зашёл в кафе, без кофе-то совсем паршиво.
Семёныч тоже оказался не в духе.
— Вова, я людей ненавижу!
— Хорошее приветствие.
— Вчера разговаривал с родителями Инки. На разных языках говорили. Я им про Фому, а они про Ерёму. Я им про дочь их, про то, как вредно прерывать беременность на таком позднем сроке, что последствия непредсказуемы, а они мне про позор, про соседей, про осуждение коллектива на работе. Про грехи, про распутство и снова про позор. Мы не договорились, они будут прерывать по «социальным показаниям». А её мнение вообще никто не спрашивает. Да и какое мнение у девочки может быть, если у неё на щеке отпечаток ладони в чёрно-багровых тонах. Это то, что я увидел. Остальное скрыто одеждой.
— Отец приложился?
— Ну да, так понятно же. А она говорит, что случайно, что чуть не упала, голова закружилась, а он её лишь поддержать хотел. Вова, ну почему людям соседи с общественным мнением важнее собственной дочери, почему мыслить чужим умом легче, чем свой включить? Почему страх позора и осуждения со стороны толкает на убийство? И я не говорю о девочке-подростке, я говорю о взрослых людях, с высшим образованием, между прочим.
— Потому что эгоизм и безразличие правят миром. Потому что все и про всех всё знают и пытаются навязать своё. Только своё. Правы-то лишь они, а что идиоты — не важно. Зато их таких, правых и самовлюблённых придурков, использовать легче в своих целях тем, кто поумней и совсем без совести. Ты прав, Владимир Семёнович, убить проще, чем понять. А протянуть руку помощи, видимо, вообще нонсенс.
Семёныч внимательно смотрел на коллегу.
— Не нравишься ты мне, Вова. Что у тебя произошло? С Оксаной поругался?
— И с Оксаной тоже.
— Рассказывай. У меня жизненный опыт поболее, чем у тебя. Вдвоём разберёмся.
— Это ты как друг или как начальник?
— И как тот, и как другой. Такие мужики, как ты, редкость, а такие сотрудники — ещё бо́льшая. Считай, мне повезло. Я бы тебе жизнь детей своих доверил, представляешь, насколько я тебе… Расскажи, Вова. Оксанка твоя хорошая, ты её прости. А беременная баба, сам понимаешь…
— Да не в Оксанке дело, собственно. Тёща приходила, мозги мне на место вправлять. Это из той самой серии, что ты с родителями Инки говорил. Понимаешь, она считает, нет, она уверена, что Ксюха совершает глупость, оставляя эту беременность. Потому как в прошлый раз, потеряв мужа, она осталась одна с одним ребёнком, так ей хоть деньжат подбросили. А я инвалид, да ещё и кроме зарплаты ничего не имею. Вот помру я, или прибьёт меня кто, что очень даже возможно, при моей-то работе. А дочка её разнесчастная останется с тремя детьми, и на чью голову, спрашивается? То есть она не за дочку беспокоится. А за себя, вдруг на её голову. Понимаешь?! Но это ещё не всё. Это же громко, с сочными фразами и не так кратко, как я тебе изложил. А Олежка под дверью…
— Вот дура-то, а?!
— Меня понесло, Семёныч, так что я не лучше неё в данном случае. Короче, я её выставил в подъезд и дверь перед её носом захлопнул. Она обещала побои у врача зафиксировать и со мной разобраться. Я её пальцем не трогал, шёл на неё всем корпусом и всё. А потом она орала на весь подъезд, что у меня в полиции всё схвачено, что рука руку моет. Ксюха же рыдала и пыталась меня образумить. Видите ли, это мама её, а я так грубо. Маму не выбирают. Ну, я и её послал, обещал развестись и детей забрать, так как она не работает и содержать их не может. А она пусть на аборт идёт и маму свою слушает. Короче, не разговариваем мы. Но больней всего, что Олежка потом пришёл ко мне и попросил не умирать никогда, потому что он меня любит. Говорил сквозь слёзы, аж заикался.