— Витя, а он хороший! — шепотом сказала Лена, показывая глазами на Орлиева.— Он, наверное, очень-очень строгий и правильный, да?
Виктор в ответ лишь согласно улыбнулся. Они свернули к приземистому бараку, вошли в узкий длинный коридор с множеством дверей в обе стороны, и у первой направо Орлиев остановился.
— Сбегай к Вяхясало,— приказал он Панкратову.— Пусть зайдет.
В коридоре было тихо и прохладно. Из дальних дверей слышались грустные звуки баяна, и хотя баянист играл современную песню из какого-то кинофильма, Виктора вдруг охватило чувство, как будто он вернулся в прошлое — нелегкое, даже печальное, но знакомое и потому приятное прошлое. Как будто позади — поход, необычный, мучительный, полный таких душевных волнений, когда забываются физические тяготы и хочется только одного — обрести наконец уверенность и спокойствие. И вот оно — спокойствие, тишина, прохлада, переборы баяна... А завтра — новая жизнь, может быть, опять поход, но он уже будет новым и потому иным...
— Тут я и живу, располагайтесь! — откуда-то издалека донесся голос Орлиева.
— Хорошо играют,— сказал Виктор и вошел в комнату.
— Это Котька, из второй бригады... День и ночь готов пилить. Соседи даже жалуются.— Орлиев снял пиджак и повесил на гвоздь.
Виктор тоже снял пропыленный пиджак, огляделся. Комната была прибрана к приходу гостей: пол тщательно вымыт, на окнах свежие, со складками от утюга, за-дергушки, стулья аккуратно расставлены вокруг стола, две кровати одинаково застелены по-гостиничному, «конвертом». Накрытый белой скатертью стол уставлен тарелками с закуской — колбаса, винегрет, холодные котлеты, жареная рыба. Тусклым зеленоватым светом поблескивали две бутылки водки.
— А вторая кровать чья? — спросила Лена.
— Так... На всякий случай...— неохотно ответил Ор-лиев.
Вернулся Панкратов и сообщил, что Вяхясало еще на покосе, жена обещала передать ему приглашение.
Сели за стол. Панкратов, стараясь сделать это незаметно, вынул из кармана галифе бутылку красного вина.
— Молодец, Костя! — похвалил его Орлиев и, задетый собственной непредусмотрительностью, добавил не без ехидства: — Если б ты и на делянке так разворачивался, а?
— А как же, Тихон Захарович,— смущенно сказал Панкратов. Его смущение было отработанным, много раз проверенным.— Женщинам должен быть почет и уважение. Про них особая статья даже в конституции записана.
— Ну, ну. Все ясно. Бери-ка бразды правления да командуй. Это по твоей части.
Панкратов ловко, одним привычным движением открыл бутылку и быстро разлил водку по стаканам. Потом аккуратно откупорил вино, не торопясь протер горлышко бутылки полотенцем и налил Лене. Он делал это настолько подчеркнуто, что Виктор подумал: «Кто он — дурак или комедиант?»
— Ну, дорогие товарищи. Предлагаю поднять тост за...— Панкратов обвел всех радостным умиленным взглядом,— ...за встречу старых партизанских друзей. Честное слово, для меня это большой праздник. Я, конечно, не партизан. Я воевал на Южном фронте. Но, честное слово, мне очень хотелось бы быть на вашем месте, встретить сейчас кого-либо из своих бывших подчиненных или посидеть за столом со своим любимым командиром танкового полка майором Лес-ничуковым...
— Короче,— перебил его Орлиев.
Панкратов смутился, сел на место, но, увидев, что никто не пьет, добавил:
— С приездом вас, Виктор Алексеевич и Елена...
— Сергеевна,— подсказал Виктор, после реплики Орлиева почувствовавший себя как бы виноватым перед Панкратовым.
— И вас, Елена Сергеевна.— Панкратов первым чокнулся с Леной, потом с мужчинами и в три глотка осушил стакан.
Некоторое время за столом длилось молчание, но спиртное начало делать свое дело, и постепенно языки развязались. Выпили по второй. Теперь уже Панкратов наливал в стаканы меньше половины.
— Витя, ты ешь, а то опьянеешь...— сказала Лена, ласково дотрагиваясь до руки мужа.
— Ничего, Леночка, ничего, дорогая. В партизанские годы было и не такое.— Виктор почувствовал, как добрая и приятная теплота расходится по всему телу, полуобнял жену за плечи и вдруг громко спросил: — Тихон Захарович, можно я буду звать вас на «ты», а?
— А как же еще,— поднял на Виктора тяжелый взгляд Орлиев.
— Так вот, дорогой Тихон Захарович,— по-пьяному четко отделяя слова, сказал Виктор.— Ты знаешь, какая у меня жена? Нет, ты не знаешь... Это золотой человек. Бесценный, понятно?! И ты, Костя, не знаешь...
— Витя, друг! Дай лапу! Вот так! — Панкратов пожал Виктору руку и полез целоваться.— Знаю, я все знаю... и верю, честное слово, верю!
— Ну и что? — на Курганова из-под нахмуренных бровей требовательно глядели застывшие глаза Орлиева.
— А то, что вы не знаете, вот что...
— Виктор, зачем ты? — встревожилась Лена.
Тихон Захарович несколько секунд упорно смотрел в
глаза Виктору, потом повернулся к Лене.
— Ты вот спрашивала, для кого здесь я поставил вторую койку... А ведь для него,— не глядя, ткнул он пальцем в сторону Виктора и задумался.— Начальник штаба... Вместе... вдвоем... А ведь все не так... Время идет...
— Мой папа тоже был партизаном,— сказала Лена, желая доставить Орлиеву приятное.
— Партизаном... Пар-ти-за-ном...— медленно, как бы вдумываясь в смысл каждого звука, повторил Орлиев,— И где он сейчас?
— Погиб, в сорок третьем, под Лугой.
— Погиб... Многие погибли...
— «Немногие вернулись с поля, богатыри — не мы»...— подхватил Панкратов, и это прозвучало так не к месту, что лицо Орлиева стало вдруг сердитым и жестким.
— «Богатыри», «богатыри»... Много ты знаешь! Тебе, видать, и невдомек, что богатырями не рождаются, а делаются... Знаешь ты, что вот он сделал? — Орлиев снова ткнул пальцем в грудь Курганова.— Отряд спас. А ведь он тогда кто был? Мальчишка, безусый мальчишка.
— Да я ведь так просто, Тихон Захарович,— взмолился Панкратов, вытирая платком лоб.— Я к слову.
— Так просто ничего не бывает,— веско сказал Орлиев.
Разговор затих. Виктор, поглядывая на склонившегося к столу командира, нехотя ковырял вилкой жареную рыбу. Два года жили они бок о бок, ходили в одной цепочке в походы, ночевали у соседних костров, но никогда Виктор не имел случая видеть командира так близко, как сейчас.
«Неужели этот поникший над столом человек и есть мой бывший командир?» — подумал Виктор и, вспомнив, с каким восторгом он ловил девять лет назад этот, теперь слегка усталый, но все еще очень твердый и даже тяжелый взгляд, радостно ответил себе: «Да, да, это он.., И теперь мы будем вместе работать — он и я».
— Что заскучали? — поднял голову Тихон Захарович.— Костя, сходи, приведи Котьку.
— Может, и водочки еще, а то мало осталось? — нерешительно спросил Панкратов, но Орлиев отрицательно качнул головой.
Через несколько минут почти насильно в комнату был доставлен смущенный баянист.
— Иди сюда! — позвал его Орлиев и, налив в стакан водки, приказал: — Пей!
Котька — двадцатилетний, рослый парень с курчавыми светлыми волосами и с миловидным, по-детски чистым лицом — некоторое время в нерешительности постоял у порога, потом встряхнул головой, громко поздоровался и подошел к столу.
— Пей! — подвинул ему стакан Орлиев.
— Не-е,— отстранил Котька.— Вот красного... у меня танцы сегодня, от водки развезет в жару.
— Ну, пей красного! — Подождав, пока Котька выпьет, Тихон Захарович спросил: — Партизанскую знаешь?
— Какую, эту? — Котька с готовностью вскинул за плечо ремень баяна, нащупал аккорд, помедлил и запел:
...Нас было только семеро,
И больше ни души.
Мы пробирались плавнями,
Шумели камыши...
Партизаны, не забудем никогда...
Пел Котька вполголоса, склонившись ухом к баяну и как бы выслушивая там нужные звуки. Лена и Виктор любили эту грустную раздумчивую песню и обрадованно посмотрели друг на друга, уже готовясь подхватить ее:
...Своих детей оставили —*
Когда увидим их?