— Некогда мне,
— А то приходи, не закаешьси... Что это за дамочка с тобой? Вроде не поселковая. Смотри, Кинстянтин, не руши стару дружбу... Придешь седня?
— Говорю, некогда... Чего зря шумишь?
Панкрашов уже вышел на дорогу и стал догонять
свернувших к озеру спутников, когда в темноте снова раздался беззастенчиво заманивающий голос:
— А то приходи, не закаешьси...
Орлиев, сделав вид, что поправляет ручку у чемодана, пропустил вперед Виктора и Лену, дождался Панкратова.
— Ты что, опять путаешься?
— Что вы, Тихон Захарович? Вот честное слово...
— Тебе выговора мало? да? Достукаешься — из партии выгоним... Нашел с кем дружбу заводить — с самогонщицей.
— Да я ничего, ей-богу... Сама пристает. Даже стыдно.
— Завтра же из поселка выгоню. Не посмотрю, что работница хорошая... И с тобой то же будет. Герой нашелся. По нему стоющие бабы с ума сходят... Почему не женишься на Рябовой? Чем она тебе не пара?
— Да что вы, Тихон Захарович! Разве она пойдет за меня.
— Ну, вот что! Ты мне мозги не темни! Я все вижу. Одно учти — колобродить в поселке я тебе не разрешу... И Рябову нечего изводить. На эту тему я говорю с тобой первый и последний раз, ясно?
— Ясно, Тихон Захарович,— смиренно ответил Панкрашов, хотя и ясности никакой у него не было, и разговор этот был у них не первый.
Тетя Фрося уже спала, когда Орлиев поднялся на высокое крыльцо и энергично постучал. Лена с надеждой смотрела на высокие, словно игрушечные, окошки огромного, как крепость, дома. Больше всего она опасалась, что в доме никого не окажется и им вновь придется тащиться куда-то в поисках ночлега. Она уже начала жалеть, что не согласилась остаться в комнате Орлиева, когда за дверью послышался голос:
— Кто там? Не заперто! Сейчас свет зажгу!
— Это я, Орлиев.
— Тихон Захарович! — с каким-то непонятным испугом воскликнула старушка.— Сейчас, сейчас...
— Гостей к тебе привел. Это наш новый технорук. Бывший партизан. Друг твоего Павла. Это его жена. Пусть у тебя поживут! Месяца два. Люди они молодые, присмотреть за ними надо, обиходить в чем. Ну как, нет возражений?
— Ради бога! — обрадованно засуетилась хозяйка, вводя гостей в дом и зажигая лампу.— Пусть хоть сколько. Дом большой, места хватит. Проходите, я сейчас самоварчик подогрею. Вот уж не знаю, чем и угостить... Может, молочка хотите?
— Нет, нет. Ничего, пожалуйста, не надо! — остановила ее Лена.— Мы уже поужинали. Нам бы отдохнуть поскорей, если можно, а то, знаете, целый день в дороге...
— Ради бога! Вон кровать, устраивайтесь, не стесняйтесь. А завтра я вам отдельную комнату приготовлю, уберу ее честь по чести...
Орлиев и Панкрашов попрощались и ушли. Виктор вдруг спросил:
— Скажите, у вас есть сеновал?
— Сеновал? — переспросила тетя Фрося — Сарай-то? Есть. А как же без сарая?
— Можно, мы там переночуем? Я давно мечтаю поспать на сеновале. Сено сейчас свежее, пахучее, и спишь, как без памяти!
— Отчего ж нельзя? Можно. Только сена-то у меня маловато. А так — ради бога, спите себе на сеновале. Возьмите вот одеяло ватное, чтоб не замерзнуть. Пойдемте, я вас провожу. Стало быть, вы Павлушку моего знавали, воевали вместе?
— Да, знал... Он был моим командиром отделения.
— Радость-то какая мне! А я уж думала, никто его и не помнит... Ну-ну, не буду надоедать. Отдыхайте, потом поговорим.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
Самые старые дома в деревне Войттозеро стоят на берегу и опечаленно смотрят маленькими, похожими на бойницы, окошками в озерную даль. Они, вероятно, выросли в те времена, когда не было здесь никаких дорог, когда густые леса подступали к самой воде и каждый клочок пригодной для застройки земли приходилось отвоевывать с немалыми усилиями. Возможно, потому эти дома — с хлевом под одной крышей, с полуразваливши-мися баньками у самой воды, с причалами для лодок — жмутся друг к другу так тесно, что между ними нет места для огородов.
Дом Кочетыговых тоже расположен в этом ряду, но стоит он в отличку от своих ровесников. Все постройки глядят жилой половиной на озеро, а кочстыговская, как бы назло всем, повернулась туда слепым бревенчатым торцом большого и длинного хлева. Если б не печная труба да не высокое крыльцо, то с озера и не понять было бы — дом ли стоит или огромная ригача затесалась посреди жилья. Зато со стороны леса вся старая часть деревни оживлялась маленькими и частыми окошками ко-четыгозского дома. Особенно вечерами, когда лишь в его окнах вспыхивали и подолгу не угасали огненно-багровые отсветы поздних северных закатов. Окна других домов никогда не знали такой красоты.
Но, конечно, не ради красоты закатов кочетыговский дом был выстроен не так, как другие. Его хозяин, наверное, догадывался, что рано или поздно придет в Войт-тозеро дорога. Она протянется дальше, за каменистую сельгу, и не будет ей другого места, как обогнуть деревню с внешней стороны. А раз будет дорога, обязательно появятся и новые люди, которые захотят построиться вдоль нее.
Так оно и получилось. Дорога в Войттозеро пришла. По другую ее сторону вырос второй ряд построек, центр деревни переместился выше от озера, и уже теперь старые дома выглядели угрюмо отвернувшимися от своих односельчан. Из них лишь дом Кочетыговых оказался стоящим по всем правилам немудрой деревенской планировки — он глядел окнами туда же, куда и должен глядеть дом у хорошего хозяина — к дороге, связывающей деревню со всем миром.
Это было давно, очень давно. Никто в Войттозере и не помнит тех времен. И даже, может быть, по какой-либо иной причине кочетыговский дом первым выбился из угрюмого ряда своих ровеснигсов, сонно уставившихся в озерную даль...
Но когда смотришь на старую деревню со стороны дороги, то прежде всего бросаются в глаза частые, весело поблескивающие кочетыговские окошки. И невольно задумываешься, почему этот дом, внешне так похожий на своих соседей, строившийся в одно с ними время, возможно, даже долгие годы терпевший осуждающие взгляды, в конце концов оказался правым?
2
Виктор ушел рано. Сквозь сон Лена слышала, как он поднялся, достал из пиджака портсигар с папиросами и закурил. Он имел скверную привычку курить по ночам, и Лена ничего не могла поделать с этим. Сейчас было так холодно и ей так хотелось спать, что она ни слова не сказала мужу.
Виктор, выкурив папиросу, вдруг принялся одеваться.
— Ты уже уходишь? — приподнялась Лена.— Сколько же времени?
— Спи, Леночка, спи, еще рано.
— Как же ты без завтрака?
— Ничего, позавтракаю где-нибудь,— довольный ее заботой, улыбнулся он.— Пойдешь сегодня в школу?
— Пойду.
— Может, отдохнешь денек, познакомишься с поселком. А вечером вместе к директору сходим.
— Зачем вместе? Одна пойду, не заблужусь, не бойся.
— Ну смотри.— Виктор поцеловал жену и направился к двери, ведущей с сеновала в жилую часть дома.
— Костюм переодень,— напомнила Лена.
Он остановился в дверях, приветливо помахал рукой и скрылся.
Лена поплотнее завернулась в тяжелое, сшитое из разноцветных лоскутков ватное одеяло, но заснуть ей не удалось.
Тяжело скрипнула внутренняя дверь — это Виктор прошел в избу. Вот он уже, наверное, отыскал чемодан («помнит ли он, что куртка лежит в черном, не в коричневом?»), теперь уже вынул спецовку, переодевается...
О чем он думает сейчас? Наверное, он очень волнуется — ведь для него это первый день... Недаром он так рано поднялся. Наверное, ему и не надо так рано, он просто не может больше сидеть дома...
Опять скрипнула дверь. Знакомые шаги поспешно простучали по ступенькам высокого крыльца — и снова тишина окружила Лену.
Это была необычная тишина. Вдалеке что-то пыхтело, как будто паровоз набирал пары. Это, конечно, не паровоз, так как пыхтение было долгим и очень размеренным. Потом откуда-то донеслось пронзительное взвизгивание. Лена не могла понять, что это такое. Звук то походил на жужжание бормашины, то напоминал истошный визг падавших на ленинградские крыши немецких зажигалок. Дойдя до самой высокой ноты, он резко обрывался, сменялся жужжанием, и так повторялось без конца.