— Лучше бы хлыстами возили, чтоб мы сами тут разделывали... Все побольше заработать можно, правда, дядя Петя? — подал голос парень в тельняшке.
— Дело не в заработке, а порядку было бы побольше... За чужой брак краснеть не пришлось бы. Да и работа двойная — там на эстакаде штабелюют, потом разбирают, грузят, а мы опять штабелюем... А если возить хлыстами, то и одной штабелевкой обойдемся.
— Хорошо, товарищи... Это мы обдумаем. Конечно, сразу перейти на хлыстовую вывозку нам будет трудно. Но дело это нужное, и к нему будем стремиться...
Мимо них к дальнему незаконченному штабелю тяжело протащился лесовоз. Дядя Саня, стоя на подножке, что-то гневно выговаривал шоферу, который не обращал на него никакого внимания. Рабочие разошлись по своим местам.
— Не сердитесь, пожалуйста, на дядю Сашу,— вдруг попросила Валя, когда они направились к прибывшему лесовозу.— Он очень добрый, только странный такой... Всегда спорит, всю жизнь... Знаете, он какой? Взрослым начал грамоте обучаться, а теперь такой начитанный... Во всем поселке ни у кого нет столько книг... И читает, читает день и ночь — все подряд читает. Семья с воды на хлеб перебивается, а он каждую получку книг напо-купает, конфет, печенья и всех детей в поселке угощает... Зря некоторые смеются над ним. Он очень добрый и справедливый человек... Только очень несчастный...
— Почему?
— Не знаю... Я сколько помню — его все «Санькой-критиканом» зовут.
— Вы здешняя?
— А как же. Я в деревне Заселье родилась. Знаете, километров двадцать отсюда, туда, на запад,— махнула она рукой в сторону озера.— В Войттозере семилетку кончила, в интернате три года при школе жила. А теперь вот работать сюда назначили. Правда, я сама попросилась, а теперь вижу — зря!..
— Это почему же?
— Есть причина,— вздохнула Валя и, помолчав, все-таки объяснила:— Назначили сразу после техникума десятником на биржу, а потом и начальником. Все меня знают, девчонкой помнят... Да и мне тоже — кругом знакомые. Приказывать неловко, стыдно, просить — не всегда слушаются... Нет уж, лучше бы на другой лесопункт куда.
— Ну, уж это вы напрасно,— сказал Виктор, хорошо понимая переживания девушки и в то же время чувствуя, что ее надо как-то подбодрить.— Знакомство знакомством, а дело делом. Тут стесняться нечего.
Валя посмотрела ему в лицо и промолчала. Виктору стало стыдно за свой слишком простой и легкий совет;
— Знаете, Валя, я ведь тоже почти здешний.
— Да? — удивилась она.— А я вас совсем не знаю.
— Я воевал здесь. В отряде Орлиева... Юнцом тогда был, совсем мальчишкой... Порой даже не верится, что это все было на самом деле... А теперь вот назначили техноруком... И знаете, ведь у меня сегодня первый рабочий день...
— Из вас начальник получится,— подумав, сказала Валя.
— Это почему же?
— У вас есть характер, сразу видно. Я так перепугалась, когда вы начали меня расспрашивать...
— Неужели я такой страшный?
— Теперь-то вижу, что нет...—Улыбка сделала ее лицо еще более детским и стеснительным.— Вы, пожалуйста, не ссорьтесь с Аннушкой. Она хорошая. Она просто хотела мне помочь.
— Это вы о приемщице? — нахмурился Виктор.— Зря вы ее защищаете... При таком отношении к делу мы никогда толку не добьемся...
— Что вы, что вы! Вы ее просто не знаете... Она очень строгая и требовательная... Вот увидите... Это она нарочно себя с плохой стороны показать старается...
— У вас что-то все добрыми и очень хорошими получаются! Как у моей жены,— улыбнулся Виктор, подумав о Лене: «Где-то она сейчас? Пошла ли в школу?»
— А вы думаете — это не так? — спросила Валя.
— Нет, почему же... Но не будете вы отрицать, что на свете много и плохих людей.
Несколько шагов они прошли молча. Виктор уже начал забывать о разговоре, присматриваясь к тому, как рабочие растаскивают только что сгруженную древесину, когда Валя убежденно произнесла:
— И все-таки хороших людей куда больше, чем плохих.
«Да, нелегко, видно, приходится тебе с таким характером,— подумал Виктор.— И все же очень хорошо, что в лес — на самую грубую, издавна самую жестокую работу — приходят такие душевные люди...»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1
С нерадостным чувством подходила Лена к первому дому на краю поселка.
Лена любила мечтать. Как часто рисовала она в мыслях свой первый урок! Вот она входит в класс, здоровается... Может быть, ее встретят скучающие, а то и вообще безразличные взгляды учеников, для которых литература такая же обуза, как и тригонометрия. Ну что ж, она готова и к этому! Важно, чтоб сам преподаватель любил литературу до самозабвения! Любил и понимал ее красоту. Лена ясно, будто со стороны, видела, как она улыбнется и начнет говорить. Она будет говорить так ярко и вдохновенно, с таким чувством, что даже теперь, когда она лишь думает об этом, на ее глазах невольно выступают слезы. Ей казалось, что ради этого первого урока она и учится вот уже четырнадцать лет. Получится он хорошим, таким, как думается, все остальное пойдет легче, само собой. В нем, в первом уроке, и заключена великая сила преподавательского таланта. Зажечь, увлечь, заставить полюбить...
И вдруг все перевернулось.
Мысленно Лена даже соглашалась с рассуждениями Рябовой о профессии учителя. Действительно, настоящий педагог должен уметь обучать и начальной грамоте. Но почему же эту простую истину она услышала впервые здесь?.. Если бы кто-нибудь там, в университете, хотя бы одним словом обмолвился об этом — сейчас было бы легче. Не обязательно тратить дорогое университетское время на прохождение того, как обучать первашей рисовать палочки, крючки. Но какие-то методические основы начального обучения, наверное, должны же знать учителя с высшим образованием. Что знает она сейчас? Она даже не помнит, с чего начался тот урок, когда мать впервые привела ее в школу. С тех пор сохранилось лишь ощущение запаха свежей краски, которой была покрашена парта, и чувство робости. Помнится, они что-то рассказывали, что-то рисовали, рассматривали какие-то картинки.
«Нет, нет. Надо отказаться, пока еще не поздно! — с ужасом думала Лена, пытаясь представить свою новую работу.— Так нельзя. Вот пойду н скажу, что так нельзя... Я не имею никакого права браться за то, чего не умею».
Лена останавливалась, оглядывалась на школу, вспоминала придирчивый, чуть насмешливый взгляд Рябовой, и ее решительность пропадала. Она может не соглашаться, отказаться от работы вообще, но поколебать Рябову ей не удастся. Такие от своего не отступятся. А главное — за ней, за этой несговорчивой Рябовой, стоит та правота, против которой возражать трудно. Учитель должен быть учителем!
Лена подошла к крайнему дому. Вблизи он оказался не таким красивым, как издали. Это было длинное и низкое здание, обшитое досками и покрашенное в ярко-желтый цвет. Узкий сквозной коридор, справа и слева — двери, двери, двери.
Лена постучала в первую. Никто не ответил. Постучала во вторую — снова ни звука. Она переходила от двери к двери, стучала все громче — никто не отзывался. Так Лена вышла на крыльцо на противоположном конце здания. Во всем доме не было живой души. Что делать?
— Тетенька, вам кого? — услышала она детский голос. Рыжеволосая, в выцветшем ситцевом сарафанчике, девочка лет десяти с любопытством наблюдала за Леной с дороги. В одной руке она держала маленький бидончик, в другой — детскую скакалку.
— Девочка, подойди сюда! — обрадовалась Лена и, когда та, пряча за спиной бидончик и скакалку, приблизилась, сказала: — Я учительница, переписываю детей, которым нынче в школу... Скажи, кто здесь живет? Почему дома никого нет?
Девочка долго таращила на Лену глаза, потом все-таки не вытерпела и, закрывшись рукой, прыснула в сторону.
— Какие ж тут дети? Тут мужское общежитие.
Лена еще раз оглядела дом и поняла, почему на всех
окнах одинаковые занавески, почему возле крыльца стоит общий умывальник с пятью штырьками... Все это было теперь так легко объяснимо, что Лена и сама рассмеялась.
Так они познакомились. Девочку звали Галей, она жила в поселке, а сейчас возвращалась из деревни, куда ходила за молоком.
Галя вызвалась помочь в обходе поселка. Лучшего помощника трудно было желать.