— Эка беда, —усмехнулась хозяйка.— Мошничиха не дура, она и сама сразу угадает, что молоко не от Па-раскеи.
— Тем хуже, тетя Фрося! Это так неприятно!.. Спасибо вам за обед! — уже от дверей крикнула Лена и побежала по тропе к поселку, оставив тетю Фросю удивляться ее чуднбму поведению,
3
Мошниковы готовились обедать. Трое детей, один другого меньше, сидели за пустым столом, в ожидании шлепали друг друга по рукам, поглядывая на мать, сердито возившуюся у плиты. В небольшой кухоньке было жарко и душно, пахло пареными овощами. Сквозь раскрытую дверь виднелась другая комната, побольше, с кроватями, с бумажными занавесками на окнах и домоткаными половиками.
Еще из сеней Лена услышала сердитый голос хозяйки:
— За смертью тебя посылать, дура набитая! Посмей еще так сделать, я не такую выволочку задам!
«Галю ругает»,— догадалась Лена, и вся робость, владевшая ею, пока она искала квартиру Мошниковых, сразу прошла. Лена решительно постучалась, готовая не только принять на себя вину, но если надо, то и вступиться за Галю.
Ее приход нисколько не удивил Мошниковых. Детишки за столом продолжали баловаться, а хозяйка равнодушно кивнула на приветствие и крикнула в сторону другой комнаты.
— Петр Герасимович, к тебе пришли!
— Нет, нет, я к вам. Я учительница, из школы. Вы, пожалуйста, не ругайте Галю. Это я во всем виновата.
Видя, что мать Гали не понимает ее, Лена рассказала, как все было, и снова попросила простить девочку. Мошникова ничего не ответила и, оглядев притихших детей, недоуменно пожала плечами. Из другой комнаты выглядывал ее муж и тоже молчал. Лена уже подумала, что она по ошибке попала не в ту квартиру, как вдруг пятилетний малыш произнес баском:
— А мамка уже побила ее... Пускай не бегает, нас не оставляет.
— Замолчи, идол! — нервно выкрикнула мать.— Не дадут с человеком поговорить. Вот наказание!
Мошников с укоризной посмотрел на сына, на жену и скрылся. Только тут Лена заметила, что из-за стояка плиты безотрывно смотрят на нее заплаканные глаза Гали.
— Я думала, вы из райкома,— вдруг разочарованно произнесла хозяйка.— Тут муж из райкома кого-то поджидает.
— Нет, я из школы, новая учительница.
— Не Курганова будете?
— Да, Курганова.
Мошникова еще раз внимательно оглядела Лену. Ее потное, раскрасневшееся от жары лицо стало надменнозлым, неприятным.
— Что ж, большое вам спасибо, дорогая, что о моих детишках заботу поимели, не оставили их без молочка. А если вы насчет платы зашли, то не беспокойтесь. Мы хотя теперь и безработные,— она выразительно кивнула в сторону соседней комнаты, где прятался муж,— но пять рублей отыщем, не обеднеем.
— Что вы, что вы,— возразила Лена, еще не понимая, почему вдруг так переменилась Мошникова.— Разве я возьму? Я не за тем пришла!
— Нет уж, пожалуйста, возьмите! Мы не привыкли такие подачки получать. Особливо от вас.— Мошникова порылась в кофте, висевшей на стене за плитой, достала деньги и, походя погладив по голове удивленную Галю, протянула их Лене.
— Зачем вы меня обижаете? — спросила Лена, как бы не замечая протянутую пятерку и глядя Мошниковой в глаза.
— Мы вас обижаем?! А вы нас не обижаете? — со слезами выкрикнула Мошникова.— Вам это не в обиду, что детишек голодных оставить хотите? Ваш муженек по знакомству да по блату с этим Орлиевым сговорился, вот и оставили... моих бедных без куска хлеба...— Она прижала к себе Галю, уткнулась лицом в ее рыжие косички и разрыдалась.
— Евдокия, перестань! — сверкнув из-за двери очками, выкрикнул Мошников.
— И ты еще кричишь на меня, мямля несчастная! — набросилась на него жена.— Сам за себя постоять не можешь, а еще кричишь... Без работы остался! Куда ты пойдешь, что ты можешь! А я это так не оставлю. Я до Москвы, если понадобится, дойду. Неужто помирать детям с голоду?..
Лена лишь теперь догадалась, какое отношение к происходящему имеет она. Догадалась, и сама едва не расплакалась— так жалко ей стало и самого растерянного хозяина, и притихших детишек, и плачущую мать.
— Успокойся, Евдокия, ну что с тобой,— неловко трогая всхлипывавшую жену за рукав, упрашивал Мошников.
— Мамка, и-ись хочу! — захныкал пятилетний «идол».
— Сейчас, сейчас,— вытирая фартуком слезы, заторопилась Евдокия. Она засуетилась у плиты, снимая с огня кастрюлю. Быстро и ловко расставила тарелки, налила детям супу, и те принялись за еду. Нерешительно присела к столу и Галя, однако есть не стала, хотя тарелка была налита и ей. Она посматривала то на мать, то на Лену.
Лена не знала, уйти или подождать, пока улягутся страсти, чтобы спокойно объясниться с хозяйкой. Евдокия ее словно не замечала. Лишь один раз, когда ей понадобилось пройти к помойному ведру, чтобы слить воду из кастрюли со сварившейся картошкой, она слегка задела локтем Лену и сразу же извинилась. Хозяин тоже не находил себе места — то уйдет в другую комнату, то снова вернется на кухню. Если бы он вел себя не так беспокойно, Лена, возможно, и осталась бы...
— Простите меня, но я меньше всего хотела доставить вам неприятности... До свидания и, пожалуйста, простите!
— Чего уж там...— непонятно вздохнула хозяйка, не отрываясь от своих дел.
Лена медленно затворила за собой дверь. Если бы Евдокия знала, как ей не хочется уходить, не объяснившись, как тяжело у нее на душе, может, она и вернула бы ее. Может, она одумается, позовет?..
Лена тихо спустилась с крыльца, прошла мимо окон.
Она уже была на шоссе, когда позади вдруг услышала торопливые шаги.
— Товарищ Курганова...
Лена обернулась. Ее догонял Мошников. Он уже был в пиджаке, из верхнего карманчика которого виднелись разноцветные бумажки, футляр для очков и два карандаша.
— Товарищ Курганова! Вы простите, что так получилось... Просто у нее нервы... Знаете, семья, дети...
— Я понимаю,— кивнула Лена.— Я все понимаю.
— И еще просьба,— помолчав, сказал Мошников.— Мне очень не хотелось бы, чтобы кто-нибудь узнал об этом... Особенно ваш муж... Все это глупости, но они могут помешать... А нам ведь работать вместе... И потом — я ведь секретарь парторганизации... Неудобно, знаете, что жена... Чепуха ведь, явная чепуха...
— Хорошо, я никому не скажу.
— Ну, вот и все. Спасибо вам, товарищ Курганова. Извините, что задержал...
Он пошел к дому — узкоплечий, сутулый, уставившийся в землю огромными глубокими очками,
ГЛАВА ПЯТАЯ 1
Последний участок лежневки кончился. Груженый лесовоз тяжело ткнулся передними колесами в глубокую колею грунтовой дороги и сбавил скорость. Предстоял долгий подъем на взгорье, где «плечо» выходило на основную лесовозную магистраль. Самое трудное было позади.
Виктор взглянул на часы, потом на спидометр. Прошло сорок минут, как лесовоз отошел от эстакады. Сорок минут — и всего пять километров. Дорога была в таком состоянии, что только опытность шофера помогла старому «газгеиу» благополучно миновать все ямы и выбоины. Грунт был тяжелый — влажный пепельно-серый подзол, превращенный шинами в густую ползучую кашу. Он вбирал, всасывал в себя подсыпаемый еженедельно гравий и настилаемую хвойную подушку. Лежневый настил был сделан лишь в самых низких местах, и хотя он был старым, изрядно расшатанным, но машина там шла значительно легче.
«А что будет, когда начнутся дожди?» — с горечью думал Виктор, вслушиваясь в надсадное завывание мотора. Казалось, еще секунда — и мотор не выдержит. Но проходили не только секунды, но и минуты. Машина, дрожа как в лихорадке, тяжело брала многочисленные подъемы, ненадолго притихала, сбегая вниз, к лежневке, две-три минуты ровно и мягко тянула по деревянному настилу и вновь начинала свою адскую работу при выезде на грунт. И так все сорок минут.
«Выход один — строить сплошную лежневку... Это дорого, страшно дорого, но выбора нет... Осенью без лежневки пропадем»,— размышлял Виктор, краем глаза наблюдая за шофером, который облегченно вздохнул и принялся закуривать, когда машина одолела последний подъем и впереди зажелтела лента основной магистрали.
— У поворота останови, я выйду,— сказал Виктор. Шофер, вероятно, расслышал только последние слова и притормозил.