— Так будет лучше и тебе, и мне, и твоей жене.
— Я приехал работать... А что касается... этого... то я много думал... Лучше в открытую, чем прятать...
— Твоя жена знает? — пристально посмотрела ему в глаза Оля.
— Жена? — переспросил Виктор и сбивчиво пояснил:— Всего я ей не говорил... но она знает, что мы... дружили с тобой... Но я расскажу ей потом, все расскажу, как было...
— Дружили?!—усмехнулась Оля. Услышать это слово от него было особенно обидно. Внешне они действительно только дружили: в отряде Орлиева были такие строгости, что им приходилось скрывать свои чувства даже от самых близких товарищей... Кто-кто, а сам Виктор хорошо знает, что их тогда связывало несравненно большее, чем простая дружба.
— Значит, ты считаешь, что мы только дружили? — спросила Оля, готовая тут же высказать ему все.— Ты, может, даже жалеешь о том, что было между нами? Жалеешь, да?
— Зачем ты спрашиваешь об этом? — с болью произнес Виктор, понимая, что любой его ответ обидит ее.
— Может, ты теперь даже стыдишься того? Может, считаешь нашу... эту самую дружбу... позорным пятном в своей благополучной жизни?
Она била в самое больное место, и Виктор молчал. Ее слова уже не вызывали в нем никакого протеста. Было лишь немного жаль того удивительно правильного тона, который был удачно ею найден на бирже. А сейчас Оля вела себя так, как вела бы себя любая другая женщина. Что ж, жаль, конечно, но она имеет право на это. Он во всем виноват... Но каяться, сожалеть о прошлом он не будет. И лгать, что не сожалеет о нем, тоже не станет. Все сложнее, чем кажется... Теперь даже не нужно ничего объяснять, она все равно не захочет ничего понять. Может, действительно, лучше уехать из Войттозе-ра? Хотя теперь уже незачем... Отношения с Ольгой определились, а Лене он откроет все сам...
Оля неожиданно рассмеялась:
— Интересно, как бы ты вел себя, если бы такие вопросы тебе задала жена? Тоже молчал бы, а?
— Она просто никогда не стала бы спрашивать об этом,— пробурчал Виктор, почувствовав, что в настроении Оли снова произошла перемена.
— Почему?
— Ей незачем будет спрашивать. Я сам все расскажу ей. Она все поймет.
— Напрасно ты так думаешь. Если она тебя любит, то обязательно спросит... И ой как спросит. Поэтому тебе лучше уехать из Войттозера.
— Пойми, Оля, не могу я уехать,— горячо заговорил Виктор.— Только сегодня, вот до разговора с тобой, я впервые почувствовал, что все эти девять лет подсознательно стремился сюда... Жил, работал, учился, чтоб вернуться сюда, ты понимаешь? Это так трудно объяснить, но когда-нибудь ты поймешь... Ты ведь и сама, наверное, ощутила это?.. Жила в Петрозаводске, а потом приехала сюда и, видимо, нашла себя здесь.
— Ну, у меня совсем другое... Семья. Если бы не сын, я никогда не вернулась бы в Войттозеро.
— Как, у тебя есть сын? — спросил Виктор.— Ты разве замужем?
Она помолчала, словно борясь с желанием объяснить что-то, и коротко ответила:
— Была...
— Как «была»? А теперь?
— Разошлись,— беззаботно сказала Оля и снова рассмеялась: — Разошлись как в море корабли... Чего ты удивляешься? Р^зве мало люди расходятся...
— Почему же мне никто не сказал об этом? Ни Чадов, ни Орлиев?
— Давняя история... Может, потом и расскажут. Так почему же ты все-таки не хочешь уехать из Войттозера?
Новость так поразила Виктора, что он смотрел на Олю и ничего не понимал. Оказывается, Оля была замужем. И уже давно. Так вот почему она в сорок пятом году уехала из Петрозаводска! Вот почему они не могли найти друг друга! Что-то похожее на чувство ревности, даже обиды, шевельнулось в нем, когда вспомнил, с каким волнением ждал ответа на свои письма и запросы.
— Как же так получилось, Оля? Уже через год, как мы расстались, ты вышла замуж?
— Даже раньше, в том же году... Чего же тут особенного? Встретила человека. Думала, все серьезно— Разве мало так случается. Вот и с тобой у нас почти так же вышло,
~ Но мы хотя бы не записывались.
— Ас ним мы тоже не записывались,— беззаботно махнула рукой Оля.— Сначала об этом не думали, а потом уж было незачем. Ладно, хватит..» Было и прошло... Почему ж ты не хочешь уехать из Войттозера? Ты начал говорить и не закончил.
Виктор с трудом припомнил, что он говорил. Но продолжать уже не хотелось. Как будто Оля вдруг потеряла в его глазах что-то очень важное и значительное. И вместе с тем неожиданное признание вроде чем-то сблизило их, уравняло друг с другом и сгладило прошлое.
— Мне кажется, в Войттозере я могу сделать что-то полезное.— В голосе Виктора уже не было ни пафоса, ни волнения, которыми прежде стремился передать ей основную причину того, почему он решил остаться в Войттозере.— Здесь есть над чем поработать.
Оля подождала, не скажет ли он еще чего-нибудь. Потом медленно надела куртку и пожала плечами:
— Ну что ж. Придется мне уехать отсюда.., Не хотелось бы, а придется...
— Но почему, Оля?
Она не ответила и зашагала быстрее. Они вышли на главную улицу поселка. У столовой Оля остановилась, посмотрела на Виктора и с грустной улыбкой покачала головой:
— Витька, Витька! Ничего-то ты не понимаешь!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Из открытого окна конторы слышался сердитый ор-лиевский бас:
— Ты мне такие штучки брось! Пока в план не войдешь, лучше и не заикайся про отпуск... Лесовозов я тебе не рожу, тракторов тоже. Поменьше пьянствуй да с бабами путайся, побольше о деле думай, если мастером хочешь остаться.
«Панкратова отчитывает»,— догадался Виктор.
В кабинете напротив сидевшего за столом Тихона Захаровича стоял уже успевший переодеться в суконную гимнастерку и хромовые сапоги Панкратов. В углу тихо, сосредоточенно сосал трубку Вяхясало. Вид у Панкратова был виноватый, даже чуть ли не угодливый, но по его хитрому взгляду Виктор понял, что Панкратов ни в чем себя виноватым не считает, а если и изображает таковым, то лишь затем, чтобы поскорее утихомирить расходившегося начальника.
Виктор не терпел ни хитрости, ни лицемерия, и поведение Панкратова ему не понравилось. Не согласен — возражай, защищайся, а не скрывай своего истинного мнения за внешней покорностью. Особенно было обидно за Орлиева, которого панкрашовская угодливость невольно унижала, а сам он вроде бы и не замечал этого.
— Вот так.— Тихон Захарович перевел тяжелый взгляд с Панкратова на Виктора и вдруг спросил:
— Чего ты чудишь?
Виктор непонимающе пожал плечами.
— Что там у тебя на бирже произошло? Ты что — другого дела не нашел, что ли? Зачем штабеля перекладывать приказал?
— А, вы об этом...— улыбнулся Виктор и начал горячо доказывать, насколько плохо обстоит дело с качеством подготовленных к сдаче штабелей, но Орлиев досадливо махнул рукой:
— Знаю. Ерунду ты затеял. Принимает сплавная контора штабеля— ну и слава богу... Пусть сами следят за качеством. Чего тебе надо?
Если бы в кабинете не было Вяхясало и Панкратова, Виктор, возможно, и не воспринял бы эти слова с такой обидой. Но на него строго и оценивающе смотрели умные, чуть сощуренные глаза Вяхясало, а Панкратов, собиравшийся уже уходить, даже присел на жесткий деревянный диван. Едва сдерживаясь от волнения, Виктор медленно сказал:
— Тихон Захарович, вы допускаете принципиальную ошибку. Так работать нельзя.
По тому, как сразу побледнело лицо Орлиева, можно было ожидать, что сейчас произойдет что-то невероятное.
Панкратов подался чуть вперед, готовый предотвратить несчастье. Даже Вяхясало вынул изо рта трубку и застыл, держа ее в согнутой руке.
Но невероятного не случилось. Тихон Захарович вдруг сморщился, глубоко вздохнул и отвалился к спинке кресла, прижав руку к сердцу.
— Панкратов, сходи к сторожихе, принеси водицы,— тихо попросил он и крикнул вслед: — Да скажи ей, чтоб впредь вода всегда стояла здесь. Безобразие! Разбили графин и купить не могут!
Панкратов вышел. Несколько секунд стояла тишина.
— Ты видел сегодняшнюю сводку? — кивнул Орлиев Виктору.
— Не видел, но догадываюсь.
— А так можно работать?
— Нельзя.
— Вот то-то и оно... А ты в штабеля зарываешься. Не до них нам, если уже шесть тысяч кубов долгу...