— Не согласен. Штабеля тоже не мелочь... То есть, в сравнении с долгом, конечно, мелочь... Но ведь и долг потому, что мы везде, на всех циклах работаем так же, как на штабелевке. Технически малограмотно мы работаем...
Виктор высказал свое мнение о неразумном отводе лесосек, о запущенности профилактического и среднего ремонта механизмов, о недооценке дорожного строительства — о всем том, о чем он думал, шагая по лесовозной магистрали.
Орлиев хмурился, недовольно сопел, но терпеливо слушал. Панкратов принес литровую банку с водой и стакан. Тихон Захарович отпил несколько глотков, отодвинул воду от себя и снова навалился грудью на стол, давая понять, что готов все выслушать до конца. За неплотно закрытой дверью в соседней комнате тоже притихли, и теперь голос Курганова, казалось, разносился по всему дому.
— Все? — спросил Орлиев, когда Виктор закончил.
— Все.
— Ну что ж... Критиковать ты умеешь. Хотя недостатка в критике мы и раньше не испытывали...
— Тихон Захарович, Курганов много правильного говорил,— подал голос осмелевший Панкратов.
— Помолчи,— глянул в его сторону Орлиев.— «Сань-ка-критикан» тоже много правильного говорит. Это я к слову. А с тебя,— он посмотрел на Виктора,— другой спрос. Ты не ревизор и не уполномоченный из треста. Тебе не критиковать, а исправлять все надо... Да-да, своими руками, горбом своим.
— Я разве отказываюсь? Я готов взяться хоть сейчас. Важно ваше отношение...
Орлиев словно пропустил его слова мимо ушей.
— В первые дни все всегда начинают с критики. А как же? Это очень удобно. Наладятся дела — тем больше славы. Не наладятся — опять же заручка есть.
— Тихон Захарович, разве я ради славы?!
— Я не о тебе и говорю, Курганов! Ты не обижайся, а лучше делом докажи, что ты не из тех, кто критику своей профессией сделал.— Он помолчал, побарабанил пальцами по столу.— Мысли твои дельные. Давай договоримся так. Денька через два-три соберем руководящий состав и заслушаем тебя. А ты подготовься как следует.
— Обязательно, Тихон Захарович! — обрадовался Виктор.
— Вот так и порешим... А что касается биржи — прошу туда не лезть... Ты сгоряча наломал дров, обидел приемщицу, и теперь только ненужные придирки будут. Не до того нам. Наладим поток, тогда время будет и за биржу приняться. Надо во всем видеть главное, по нему и бить!
Возражать Виктор не стал, хотя и чувствовал, что, уступая, идет на сделку со своей совестью. «Ничего, доберемся до биржи, тогда и он поймет мою правоту»,— успокоил он себя.
Разговор о делах притих. Посидели, покурили, перекидываясь случайными фразами о прогнозах погоды, об открывающейся на днях охоте, о строительстве и ремонте жилья. Панкрашов между прочим сказал, что недавно ночью слышал какие-то сильные взрывы с Засельской стороны. Орлиев недоверчиво нахмурился, но Вяхясало тоже подтвердил, что и он слышал их, и даже не один раз.
— Может, учебные бомбежки,— высказал предположение Панкрашов.
— Учебные бомбежки так близко к границе не станут проводить,— возразил Орлиев.— Строят там что-то...
Упоминание о бомбежках немедленно перевело разговор на тему о водородных бомбах, о которых в то время много писалось в газетах.
Из соседней комнаты один за другим в кабинет перебрались люди. Народу набралось столько, что сразу стало тесно и дымно.
Виктор почувствовал, что все ждут его мнения по этому вопросу. Ведь как-никак он приехал из Ленинграда, и среди присутствующих был единственный с высшим образованием.
Стараясь говорить понятнее, он рассказал, что знал, о принципах цепной реакции. Всех очень поразило, когда он высказал вычитанную в одной популярной брошюре мысль, что Солнце — это огромная атомная бомба, что там все время происходит не прекращающаяся цепная реакция и выделяемое ею тепло делает возможной жизнь на Земле.
— Почему же Солнце не взрывается? — спросил один из рабочих и заявил: — Нет уж, от такой бомбы давно бы одна пыль осталась.
— У меня Еопросик такого содержания! — услышал Виктор знакомый голос.
Так и есть. В дверях стоял взъерошенный, с возбужденно блестевшими глазами, невесть когда появившийся здесь дядя Саня.
— Возможна ли подобная же цепная реакция на нашей обитаемой ныне планете? И как на данный вопрос смотрит современная нам наука?
— Я, товарищи, не специалист... Но, вероятно, теоретически это возможно, хотя практически вряд ли осуществимо.
— Допустим. Вопрос второй.— Дядя Саня на секунду задумался и выпалил: — Была ли практически осуществима атомная бомба,— допустим, десять лет назад?
— Нет, не была,— улыбнулся Виктор, угадывая, к чему клонит дядя Саня.— Атомная бомба появилась восемь лет назад, когда исход войны был уже ясен. Ее применение, даже по мнению многих видных американских ученых, было величайшим преступлением перед человечеством..,
— Это мы знаем,— широким жестом прервал его дядя Саня.— Мы подписывали Стокгольмское воззвание и все это знаем... Заостряю вопрос. Почему же вы не допускаете практического осуществления цепной реакции на всей нашей обитаемой планете?
— Но ведь это никому не нужно. Это приведет к гибели на Земле всего живого.
— Не возражаю... А откуда вам известны коварные планы человеконенавистных империалистов, и чем вы докажете, что они не преследуют именно такие цели?
Дядя Саня, считая, что поставил своего оппонента в затруднительное положение, оглядел публику и милостиво помог ему:
— Даю наводящий... Не следует ли из вышесказанного, что на современном нам этапе человечество находится под угрозой и цивилизация способна уничтожить саму себя?
— Ну, ты еще чего?! — поднялся над столом Орли-ев.— Ты прежде думай, а потом болтай... Привык распускать язык, да еще при народе.
Дядя Саня моментально сник. Он, оробело глядя на Орлиева, пытался еще что-то сказать, но возбужденный блеск в его глазах уже уступил место растерянности и беспокойству.
Виктору стало жаль дядю Саню. С подчеркнутым уважением он разъяснил, что истинная наука не может быть направлена во вред человечеству, что ядерные реакции на Земле, в отличие от солнечных, носят строго управляемый характер, а выдающиеся ученые, как советские, так и западные, сейчас энергично выступают против использования атомной энергии в военных целях.
— Эта борьба проходит в рамках всемирного движения за мир. И очень показательно, что один из выдающихся физиков современности, французский ученый Фредерик Жолио-Кюри, чьи труды много сделали для расщепления атома, является председателем Всемирного Совета Мира...
— Товарищ Жолио после войны вступил в коммунистическую партию! — добавил дядя Саня.
— Вот в таком плане и должна идти речь! — довольно произнес Орлиев.— Ну что ж, товарищи! Я думаю, все ясно. Будем считать нашу стихийную политбеседу оконченной. Пора и расходиться. Кто, я вижу, в кино собирался, а кто и дома с утра не был... Завтра без десяти семь планерка! — напомнил он.
— Слушай, а крепко ты его! — восхищенно сказал Панкрашов, когда они вышли на шоссе.— Старика чуть кондрашка не хватила... У нас тут никто с ним так и не разговаривает. Разве что Рябова или Санька-критикан... Рантуева с ним не спорит. Делает по-своему, и баста! А я, понимаешь, не могу так. Не то что боюсь. Бояться вроде бы и нечего. А как глянет старик, да как брови на глаза надвинет — тут уж лучше смолчать. Пусть перекипит...
— Из-за тебя же все это и вышло,— недовольно перебил его Виктор,— учти, Костя! Если еще хоть раз доставят на биржу плохо разделанные сортименты — все отнесу за твой счет.
— На все переделки моей получки не хватит,— засмеялся Панкрашов. Он щелкнул крышкой никелированного портсигара, предложил папиросу Виктору.
— Спасибо. Я сегодня накурился так, что уже чертики в глазах прыгают...
— Да-а, круто ты за дело взялся.— Панкрашов затянулся.— Что касается штабелей, то тут я со стариком согласен. Чего нам за сплавную контору голову ломать... Скажут они: переделать, тогда другой вопрос! А чего нам наперед батьки в пекло лезть?!
— Ты знаешь, что такое ГОСТ? — спросил Виктор.— Мы будем делать, как положено...