Но мнения собравшихся разделились.
— Кончать пора, чего там!
— Пусть ответит, интересно все-таки.
— Чего шумим, товарищи! —' поднялся Лисицын.— Правильный вопрос... Надо же нам знать про эти самые...
тенденции. _И опять же для нашего идейного роста полезно...
— Смотрите-ка, Лисицыну идейный рост понадобился! — со смехом воскликнул кто-то,— Давно ль ты сознательным стал, а?
— При чем тут сознательность! — зло обернулся па голос Лисицын.— В коние концов имею я право получить ответ на вопрос или нет? Где же у нас... эта самая... демократия?
— А ты на собрании иль на лекции когда последний раз был? — скрипнув протезом, вскочил Сугреев.— О демократии рассуждаешь, а сам профсоюзные взносы по году не платишь... Вообще о профсоюзе вспоминаешь, когда бюллетень надо оформить.
— При чем тут взносы? Что вы мне рот зажимаете?
— А при том, что нездоровое у тебя настроение. Прямо скажу, потребительское... Вы думаете,— Сугреев оглядел собравшихся,— ему действительно интересно узнать что-то новое про науку? Нет. Голову даю на отсечение, что нет! Он просто почуял, что, может быть, товарищ Курганов затруднится ответить па этот вопрос, и ему это приятно. Опять же обсуждать дела на лесопункте не хочет. Лисицыну, видно, по нраву тот порядок или вернее беспорядок, которого у нас хоть отбавляй.
— Ну-ну, ты поосторожней! Нечего из меня контру делать... Не нравлюсь, можете снимать с бригадиров, плакать не буду.
— Хватит.
Орлиев пристукнул кулаком по столу, и сразу все притихли. Дядя Саня быстро юркнул за спины соседей и словно растворился.
— Есть еще вопросы? Нет. Кто хочет выступить?
— Я бы хотел ответить на вопрос,— сказал Виктор. Орлиев недовольно поморщился: «стоит ли переливать из пустого в порожнее?», но слово все-таки дал.
Вопрос затрагивал трудную проблему, над которой бились ученые и изобретатели. Но по какому пути идти — ясности пока не было, и работы шли пока в обоих направлениях. Но как объяснить все это, чтоб не уронить авторитет науки? Если бы Виктор беспристрастно изложил все, как око есть, и то его ответ наЕряд ли удовлетворил бы слушателей. А он, желая защитить честь науки, стал доказывать правомерность и того и другого пути в решении проблемы дальнейшей механизации заготовок, и сразу у многих на лицах появилось насмешливое выражение.
— Что же они двоятея-то? — выкрикнул кто-то, когда Виктор закончил.— Чем в разные стороны тянуть, лучше б объединились, да вместе... А то как в басне про лебедя, рака и щуку получается...
Положение создалось такое, что впору было начинать все объяснение сначала. Но Орлиев уже крепко взял вожжи в руки.
— По научной части на этом разговор закончим. Кому интересно, попросим товарища Курганова провести лекцию в клубе... А сейчас переходим к делу. Кто желает высказаться по докладу?
Орлиев оглядывал людей, и каждый под тяжелым взглядом начальника опускал глаза. Лишь Оля сделала вид, что не замечает требовательного взора Орлиева. Отвернувшись, она о чем-то переговаривалась шепотом с Валей Шумиловой.
— Что, нет желающих? Рантуева! Ты, кажется, хотела что-то сказать?..
Оля пожала плечами:
— Да нет... Расхотелось мне что-то... Пусть другие говорят, а я послушаю.
— Олави Нестерович, у тебя есть что-либо?
Вяхясало поднялся, ссутулился и напряженно уставился сощуренным взглядом на висевшую под потолком лампочку. Чувствовалось, как мучительно подыскивает он нужные слова.
— Хороший доклад... Лесосека, дорога, механизмы — все правильно... Так надо делать...
Произнеся это, Вяхясало поджал тонкие синеватые губы, помолчал, словно еще раз обдумывал сказанное, и неожиданно стал усаживаться на место.
— Вот двинул речугу! — насмешливо подмигнул Лисицын, глядя на начальника.— Олави Нестерович, язык он без костей, чего износу боишься!
— Панкрашов, начинай! — мрачно потребовал Орлиев, даже не поглядев в его сторону. А зря! Быстрый и расторопный Панкрашов на этот раз поднимался медленно и неохотно, пожимая плечами и слоено жалуясь на свою судьбу. Но как только усевшийся на стул Орлиев поднял на него глаза, Панкрашов снова стал прежним — серьезным, слегка смущенным и чутким к каждому слову начальника.
— Я полагаю, товарищи,— быстро произнес он, поворачиваясь из стороны в сторону,— что мы должны всецело одобрить высказанные в докладе предложения. Действительно, товарищи, неправильно у нас спланированы лесосеки. Барахтаемся в грязи, а рядом в пяти километрах сухие боры... Да если бы меня в июне перевели туда, я, может, уж давно квартальный план выполнил... С дорогами тоже непорядок. В общем, я одобряю предложения нашего руководства и прошу мой участок перевести в другой квартал.
— Правильно! — крикнул Лисицын.— Уж там... мы дадим...
— А ты-то чего радуешься? — спросили его сзади.—■ Переход, знаешь, сколько дней возьмет?..
— Потерпим,— подмигнул Лисицын.— Недельку посидим на тарифе, зато потом свое возьмем с прогресси-вочкой да с премиальными.
— Нас тоже тогда в сухие боры ведите! — поднялась пожилая женщина, бригадир обрубщиц сучьев с участка Вяхясало.— А мы что — рыжие? Нам тоже надоело одежду о еловые сучья рвать, в болоте по колено ползать... В сосняке и дурак выработку даст.
Тугие желваки заходили по лицу Орлиева. Он тяжело дыша поднялся, уперся ладонями в край стола. Все сразу притихли.
— Есть еще желающие? — подчеркнуто бесстрастным голосом спросил Тихон Захарович и, не ожидая ответа, объявил: — Ну тогда разрешите мне!
— Хороший доклад сделал нам технорук! Умный доклад. Он вскрыл много недостатков в нашей работе. Правильно вскрыл. Их мы будем и должны исправлять... Но, к сожалению, и в докладе, и в прениях не сказано о главном... Мы можем перейти в другие лесосеки, можем отремонтировать дороги, наладить ремонт механизмов... Но если мы не будем трудиться по-настоящему — ни черта не выйдет. Легкой жизни в лесу не бывает. Лес — он любит мокрую от пота фуфайку да ломоту в костях к вечеру. Только так, а по-другому не бывает... Много у нас недостатков. Даже больше, чем Курганов назвал тут. Но разве в них дело? Главное — работать мы разучились. Легкой жизни в лесу искать начали. А если мы возьмемся как следует, то и на старых делянках, на старых дорогах, на старых машинах можем черту рога свернуть... Надо не искать каких-то объективных причин, а заста-бить людей работать. За то сам, товарищи бригадиры, мы и платим бригадирскую надбавку. Самим надо сил не жалеть, ну и с других спросить по-настоящему... Вот это главное, о чем в докладе ни слова не сказано.
Теперь о мастерах. Да разве может настоящий мастер отмалчиваться на таком совещании или так беззубо выступать, как сегодня у нас. Позор всем троим — Рантуе-вой, Панкратову и тебе, Олави Нестерович! Короче говоря, предупреждаю: если в течение трех дней кто-либо из мастеров не войдет в график — пеняйте на себя! Полтораста кубов каждый участок должен давать ежедневно! Что касается предложений, высказанных в докладе, то их мы рассмотрим на узком кругу, согласуем с леспромхозом... Тут поднимались бытовые вопросы. По ним обращайтесь теперь к товарищу Мошникову, он у нас будет заправлять этим делом... Все. На этом совещание закрываю. Завтра планерки не будет...
Курганов сидел ошеломленный.
В комнате сразу стало шумно. Люди поднялись, задвигали стульями, потянулись к выходу, словно ничего не случилось. Даже разговоры вели такие, как будто окончилось не совещание, а очередной киносеанс, который был по-своему интересным, но он окончен, и пора возвращаться к обыденным житейским делам.
— Василий, ты уж, поди, сена наготовил? Гулять будешь в воскресенье?
— Какое там! Травостой совсем никудышный...
— Надо бы плотину открыть, пусть бы пообсушило берега.
— Эй, кто в клуб? На последний сеанс успеем! — гремел в коридоре чей-то голос.
Виктор машинально собирал в кучу свои бумаги, смотрел, как пустеет комната, слушал, как голоса людей звучат, удаляясь, уже за окошком, и все еще не мог понять— почему же все так вышло? Неужели он зря старался, потратил целую неделю на изучение всех этих, как оказалось, никому не нужных вопросов? Нет, не может быть... Он же ясно видел, что людей очень заинтересовало все это. Да разве и могло не заинтересовать, когда оно — лишь самое минимальное, самое необходимое, без чего невозможно нормально работать в будущем... Где ж Орлиев? Он уже успел уйти. Ушел и не сказал ни слова.