— Но чем же в таком случае ты сам будешь отличаться от Тихона? Ты восстаешь против жестокости, а сам готовишься проявить еще большую...
— Эх, Витя, Витя! Не довелось, видно, тебе испытать силу карающей руки Тихона... А я своими глазами видел. Помнишь, поросозерский поход! Ты тогда остался раненым и многого не знаешь... Помнишь, был у нас боец Шувалов. Ты думаешь, он погиб? Нет, он был расстрелян. Расстрелян за то, что на какие-то минуты сомкнул на посту глаза и Тихон обнаружил это. А ведь на месте
Шувалова мог быть и я, и ты... Легко ли было не сомкнуть глаза, когда люди валились от усталости и засыпали стоя.
— Но ты же знаешь, что Орлиев поступил так не ради себя,— возразил Виктор.— Конечно, очень жестоко, но этого, вероятно, требовала обстановка. Отряд был в окружении, и все могло кончиться трагедией.
— Да, обстановка была тяжелая, очень тяжелая,— согласился Чадов.— Однако она не стала легче от того, что мы лишились еще одного хорошего бойца... Возможно, я понял бы Орлиева, если бы он имел дело с какими-то несознательными элементами. Но ведь, черт побери, он командовал людьми, которые добровольно пошли сражаться с врагом... Значит, такая крайняя мера не имела даже воспитательного значения. Она была рассчитана на устрашение, а значит, была продиктована или неверием в людей или чистым формализмом. Провинился человек — и баста.
— Возможно, тогда была ошибка Орлиева, но я не хочу судить его за прошлое. Мы даже не имеем права на это. Нам легко — мы там отвечали лишь за самих себя. Он думал за всех. И неплохо думал — мы победили.
— Против этого спорить трудно,— усмехнулся Ча-
доз.— Мы действительно победили... Но побелили не благодаря жестокости Орлиева, а вопреки ей... Вот что действительно достойно восхищения. А Орлиев не понимает этого.
— Ты говорил когда-нибудь так с самим Орлиевым?
Чадов посмотрел на Виктора и рассмеялся.
— Ты думаешь, мне своя голова надоела? Да он только и ждет, чтоб к чему-нибудь прицепиться...
— Я бы не мог так,— подумав, сказал Виктор.— Как же можно думать о человеке такое и ни разу с ним не объясниться?
— Собирайся, идем,— неожиданно поднялся Чадов.
— Куда?
— К Тихону... Пойдем и потолкуем с ним начистоту. Сегодня у меня есть настроение! Кстати, и о твоих предложениях потолкуем.
Виктору и самому хотелось побывать у Орлиева, узнать, что произошло на лесопункте за время его командировки, посидеть, рассказать о Гурышеве, Белянине, Потапове.
— Лена, я ненадолго уйду,— приоткрыв дверь в другую комнату, сказал он.
Лена читала лежа в кровати, придвинув к изголовью табуретку с лампой. Оторвавшись от книги, она долго не могла прийти в себя, потом, устало потянувшись, с улыбкой поманила мужа пальцем.
— Вы еще спорите? — прошептала она, прильнув к нему.— Опять ты небритый?! Ты знаешь, мне он сегодня совсем-совсем не понравился.
— Чадов? Почему? — Виктор покосился на полуоткрытую дверь.
— Не знаю... Просто он какой-то неприятный. Он ведь тебя не любит. Я это почему-то сегодня почувствовала... И потом — он чего-то от тебя хочет... Ты надолго? Без тебя мне теперь здесь так грустно бывает.
— Мы к Орлиеву. Ничего, Леночка, скоро достроят дом, и мы переедем в свою квартиру.
— Ты на меня не сердишься? Потом я расскажу тебе что-то важное, хорошо?
— Виктор, я подожду тебя на улице! — крикнул Чадов.
— Я иду...
ГЛАВА ШЕСТАЯ 1
Тихон Захарович был дома. Это они увидели, как только свернули с шоссе к общежитию. Окно на торцовой стене барака тускло лучилось зеленоватой полоской света, которая с каждым шагом раздвигалась, открывая все шире внутренность комнаты. Вот уже выглянул край абажура, отбрасывавшего яркий свет вниз, на листы белой бумаги. Вот за стеклом показалась огромная орли-евская рука, державшая авторучку. Рука дернулась и быстро-быстро покатилась по листу бумаги. Сам Орлиев все еще был скрыт косяком окна. Еще шаг, и прямо перед ними — орлиевское лицо. В зеленоватом свете оно выглядело неестественно белым. Не было в нем ни обычной строгости, ни отчужденной сосредоточенности, когда Орлиев и слушает человека, и делает вид, что все это пустая трата времени.
Когда Курганов и Чадов проходили мимо окна, Орлиев оторвался от работы, задумчиво поглядел в черноту ночи. Виктор даже остановился, так как глаза Тихона Захаровича были устремлены прямо на него. Но Орлиев ничего не заметил и вновь склонился к столу.
— Бьюсь об заклад, мемуары строчит! — усмехнулся Чадов.— Представляю себе, что он там наворочал.
— Хватит тебе умничать! — оборвал его Виктор.— Неужели не надоело?
Чадов постучал в дверь и, не ожидая ответа, вошел.
— Здравствуйте, Тихон Захарович! А мы к вам на огонек, как говорится... Сидели вот у Курганова, дай, думаем, сходим, благо ночь теперь длинная, успеем выспаться...
Орлиев явно растерялся. Не ответив на приветствие, он торопливо сгреб со стола бумаги, сложил их в папку, сунул в ящик стола... Потом сдержанно улыбнулся и предложил гостям садиться.
Чадов и здесь вел себя как дома. Он сел поближе к столу, закурил и, глядя на не скрывавшего свое недовольство Орлиева, чуть заметно улыбнулся. Виктор чувствовал себя так же неловко, как и Тихон Захарович. Он молча оглядывал комнату. В углу, где в день приезда стояла вторая кровать, было пусто.
— Не мемуары ли писать надумали? — спросил Чадов, кивая на ящик стола.
Вероятно, он попал в самую точку, так как Орлиев обернулся к нему, потом посмотрел на стол и резко ответил:
— Нет...
— А зря! — и Чадов сожалеюще причмокнул.— Разве плохо было бы, если бы появилась книжечка о нашем отряде... Есть что рассказать, есть что вспомнить...
— Как в район съездил? — перебил Орлиев, обращаясь к Виктору.
— Хорошо, Тихон Захарович.
— В леспромхоз заходил? Потапова видел?
— Заходил, и обо всем договорились. Он обещал помочь нам бульдозерами, а запчасти, какие есть, я отобрал. Надо завтра послать за ними машину. Порубочный билет выписал...
— Тихон Захарович! — неожиданно вступил Чадов.— Правду ли говорят, что вы не поддерживаете предложений Курганова?
— Кто говорит? — нахмурился Орлиев, и Виктор заметил, как чуть дернулась его правая щека.
— Многие...
— Зря говорят,— Орлиев помедлил, посмотрел искоса на Виктора.— Завтра мы начнем создавать свой дорожно-строительный участок и будем переходить в семидесятый квартал. В начале сентября переведем туда участок Рантуевой. А что касается профилактики, то тут никакой проблемы нет. Технорук обязан еледить за своевременностью ремонта — и все тут.
Ответ Орлиева был для Виктора полной неожиданностью. Он верил, что теперь, после разговора с Потаповым, ему будет легче убедить Орлиева, но он и не надеялся, что Тихон Захарович согласится так быстро. А вдруг Орлиев хитрит? Вдруг согласился лишь потому, что раскусил намерения Чадова и не хочет давать ему лишний козырь?
Но Чадов и сам был, казалось, обрадован не меньше Виктора.
— Я так и думал! — улыбнулся он.— Конечно, это какое-то недоразумение! Значит, и на собрании вы не выступали против?
— Я же говорил тебе!— радостно воскликнул Виктор.
Их оптимизма не разделял только сам Орлиев. Он
сидел, задумчиво барабаня пальцами по столу, и недовольно хмурился.
— Вероятно, на собрании вы высказались лишь за то, чтоб не делать этого, не обдумав, очертя голову? — продолжал Чадов.— Вы в таком смысле высказались?
— Я всегда говорю то, что собираюсь сказать,— холодно заметил Орлиев.
— А люди, конечно, не поняли вас. Они поняли, как будто вы хотите положить предложения Курганова под сукно.
Орлиев неожиданно нервно рассмеялся:
— Разве у нас есть в конторе сукно, под которое можно что-либо положить? У меня на столе даже стекла нет.
— Это же так говорится,— улыбнулся Чадов.— Иносказательно, вроде...
— А ты давай прямо, без этих самых иносказаний.— Орлиев посмотрел на Чадова, выжидающе сощурился. Его широкий, угловатый лоб темной полоской прорезала глубокая складка.