— Не было никакого побега. Я сам вернулся.
— Ну, хорошо. Пусть это и не побег, а самовольная отлучка. Тогда объясни, зачем ты это сделал? Должна же быть какая-то причина?..
И вновь глухой голос монотонно отговаривается:
— Нет никаких причин. Заблудился и все.
После небольшой паузы Белянин спокойно, как ни в чем не бывало, принимался пояснять, что такие доводы никого не убедят, что заблудиться он никак не мог, что должна быть какая-то причина, а если он не хочет, чтобы его отлучку посчитали за преднамеренный побег, то должен рассказать правду.
И опять следует короткий безразличный ответ:
— Никуда я не бегал. Заблудился и все.
По эту сторону двери сидит охранник — молодой, темный от загара парень с печальными голубыми глазами. Он безучастно теребит ремень карабина и делает вид, что все происходящее за дверью его не касается. Однако, как только замирает голос Белянина, он настораживается, нетерпеливо ждет и даже чуть заметно досадливо морщится, когда в десятый раз слышит одно и то же: «Заблудился и все!..»
Вначале Виктор слушал разговор за дверью с невольным участием к провинившемуся. Причиной этому был голос — глухой, равнодушный и в первый момент показавшийся странно знакомым... Но теперь он лишь поражался терпению Белянина, который, слушая на протяжении часа уныло-однообразные ответы, ни разу не вышел из себя. Виктор не знал обстоятельств дела, но уж нисколько не сомневался, что провинившийся упорно что-то скрывает.
— Не бегал я... Сам вернулся... Заблудился и все...— твердил он, и Виктор, как и охранник, уже не может сдержать досады.
«Другой на месте Белянина уже давно бы перестал с тобой возиться,— думает Виктор, отходя к низкому окну.
За окном — длинный серый забор с колючей проволокой, перечеркивающей покатые крыши бараков внутри зоны. За ними на горизонте — узкая зубчатая полоска дальнего леса.
Время едва перевалило за полдень, а Виктору кажется, что он находится здесь удивительно давно — настолько примелькались ему и забор со «скворечниками» для часовых, и крыши с белыми трубами, и вся эта начисто выкорчеванная серая земля вокруг лагеря.
В лагере малолюдно. Все, кроме дежурных, на трассе или на подсобных работах. Даже в «скворечниках» не видно постовых. Где-то лениво взвизгивает двуручная пила. Потом она смолкает, и начинают доноситься удары топора.
По правде говоря, у Виктора и нет серьезного дела к Белянину. Просто он уже считал капитана своим другом и рассчитывал, что тот вызовется проводить его на строительство дороги.
«Скоро уже пора возвращаться, а я теряю тут напрасно время,— думает Виктор.— Надо коня посмотреть да подкормить хоть чем-нибудь...»
За дверью тихо. Слышно лишь, как шелестят переворачиваемые листы бумаги. Охранник тоже вслушивается в этот едва уловимый шелест.
— Я скоро вернусь,— говорит Виктор охраннику, который удивленно смотрит на него и ничего не отвечает.
Конь стоял в тени одной из хозяйственных построек. Кто-то расседлал его и принес охапку травы.
— Давай, давай, подкрепляйся,— ласково похлопал Виктор коня по бугристой жесткой коже и подумал: «Неплохо бы и нам перед поездкой подкрепиться. Скорей бы Белянин освобождался».
Однако поездка на строительство не состоялась. И совсем не потому, что там на сегодня был назначен большой взрыв и проезд туда перекрыт уже с утра. Шагая к служебному бараку, Виктор еще не знал ничего этого, как не знал и того, что через одну-две минуты неожиданная встреча заставит его забыть все на свете.
Вот он поднялся на крыльцо, перешагнул порог. Навстречу ему по длинному коридору двигались двое. Вели заключенного. Виктор еще не успел разглядеть охранника, шагавшего сзади, но уже понял, что ведут того самого парня из кабинета Белянина... Сизая короткая рубаха без ремня, сизые брюки, сизая наголо остриженная голова и серое, удивительно серое лицо со шрамом и с бородкой.
Коридор был узок. Освобождая проход, Курганов потеснился. И в эту минуту глаза их встретились. Заключенный вздрогнул, выпрямился и даже чуть отшатнулся в сторону.
— Проходи, проходи,— неизвестно кому сказал конвоир.
Заключенный обернулся на голос, и Виктор увидел правую не обезображенную шрамом половину лица.
— Павел!!!—крикнул он, хватая его за плечо.
— Назад!— Конвоир даже взял наизготовку карабин и, видимо, устыдившись этого, тихо попросил: — Проходите, гражданин, проходите... Нельзя! А ты чего стал, проходи!— крикнул он Павлу, все еще стоявшему у стены, напротив Курганова.
Павел резко повернулся и, ни слова не говоря, зашагал по коридору.
«Неужели я обознался?— растерянно глядя ему вслед, думал Виктор.— Не может быть... Неужели он даже не оглянется».
Заключенный не оглянулся. Еще шаг, и он уже будет на крыльце.
— Эй, погодите! Я сейчас!— не зная, что делать, закричал Виктор, с таким отчаянием, как будто заключенного уводили на расстрел и Курганов никогда не узнает — Павел это или нет?
Конвоир приостановился. Однако заключенный уже был на крыльце, и ему пришлось поспешить за ним.
Виктор едва не сшиб выходившего из кабинета Белянина.
— Я уже подумал, что ты уехал,— обрадованно улыбнулся капитан.— Пойдем ко мне на квартиру!
Словно ничего не понимая, Виктор прошел в кабинет, сел. «Наверное, он стоял за этой печкой,— подумал он.— Потому-то его голос и был так плохо слышен».
— Ты молодец, что наведался!— Белянин тоже вернулся, положил на стол темно-серую папку.— А я, понимаешь, в Петрозаводске чуть ли не неделю пробыл... Что с тобой?— встревоженно спросил он, посмотрев на бледное лицо Виктора.
— У заключенного, которого ты допрашивал, фамилия — Кочетыгов?— наконец мрачно произнес Курганов.
— Ну, во-первых, я не допрашивал, я не следователь,— улыбнулся Белянин.— А почему это тебя интересует?
— Его зовут Павел? Он тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения?— Виктор все повышал и повышал голос, как будто обвинял в чем-то Белянина, который ничего не понимал и удивленно смотрел на него.— Он бывший партизан? Уроженец Войттозера?
— Да объясни ты наконец, в чем дело?— начал сердиться Белянин.— Что случилось? Ты знаешь его, что ли?
— Он мой партизанский друг... Друг — понимаешь?
Белянин ничего не сказал. Он лишь внимательно и
чуть недоверчиво посмотрел на Курганова.
Через полчаса Белянин знал все. Было не очень легко понять и разобраться, настолько сбивчиво и часто отвлекаясь на маловажные подробности рассказывал ему Виктор.
— Ну что ж,— сказал Белянин, прерывая затянувшуюся паузу.— Все это почти не расходится с тем, что записано в документах. Но здесь есть и другое — сотрудничество с врагом, измена воинскому долгу, добровольная сдача в плен.
— Такого не может быть, пойми ты! Это дикое недоразумение!
— Однако сам Кочетыгов не подал ни одной апелляции. Значит, он признал обвинение справедливым.
— Я никогда не поверю! Пойми, это все равно, как если бы мне сказали, что я изменник Родины!
Белянин лишь улыбнулся на его слова.
Оба долго молчали.
— Ты можешь мне разрешить свидание с Кочетыго-вым? — спросил Виктор.
— Вообще-то это будет нарушением режима. Кочетыгов находится сейчас в изоляторе. За самовольную отлучку.
— Неужели ты не можешь помочь даже в этом?!
Белянин подумал-подумал и, вызвав по телефону дежурного, приказал устроить свидание. Вскоре дежурный сообщил, что Кочетыгов от свидания отказывается.
— Отказывается?— переспросил Белянин, покосившись на Виктора.— А ну-ка, приведи его сюда!
Здесь, в Чоромозере, Белянин был каким-то иным. Вроде бы и тот же добродушный, приветливый человек, но начальственное положение наложило на него свой отпечаток. Его небрежно-снисходительное «А ну-ка...» больно резануло слух Виктора. Белянин, видно, и сам почувствовал это. Положив трубку, он сказал:
— Трудный он парень, Кочетыгов. Отколол с самоволкой штуку и заперся. Ясно, что домой бегал. Ему помочь хотят, а он ни «тпру» ни «ну». Если до высокого начальства дойдет, знаешь, как могут квалифицировать?!
Ввели Павла. Он вошел подчеркнуто отчужденно и, ни на кого не глядя, сразу же протиснулся в угол за печкой, подальше от окна. Виктор тоже сидел как на углях, не смея поднять на него глаз. Дождавшись, пока дежурный выйдет, Белянин неловко откашлялся и сказал: