— Из горкома комсомола, что ли? — спросил он мастера.
— Не знаю... Третий раз тебе звонят!
Едва Виктор назвал себя, как незнакомый мужской голос сказал:
— Добрый день, товарищ Курганов. Я привез вам привет от ваших друзей. Я не ошибся, вы ведь партизанили в Карелии?
Большей радости для Виктора было не придумать. Скоро будет год, как он покинул отряд, и с тех пор ничего не знает о товарищах. Из госпиталя он писал им, но ответа так и не получил. Приехав на Урал, писал снова, даже обращался с запросом в штаб партизанского движения. Получив от какого-то неизвестного ему лейтенанта административной службы Кармакулова жорот-кий, разбитый по пунктам ответ, Виктор подумал, что его уже почему-то не считают партизаном. Было очень больно, но поверить в это ему было совсем не трудно, так как после той мартовской ночи, в которую погиб Павел, он жил с ощущением какой-то вины перед товарищами..,
И вдруг такая радость!
Виктор даже сам не помнит, что он ответил в телефон. Кажется, поблагодарил и взволнованно затих.
— Товарищ Курганов! Я думаю, нам имеет смысл повидаться? Как вы на это смотрите? Вы не можете зайти ко мне в гостиницу? У вас когда смена кончается? В восемь? Ну вот сразу и приходите... Моя фамилия Сидоров.
В тот вечер Виктор даже не поужинал в цеховой столовой. Он боялся потерять лишнюю минуту, а еще надо было забежать в общежитие, умыться, переодеться.
Его встретил молодой, но уже начинающий лысеть человек в сером свитере, в новых белых бурках и темносиних суконных брюках. Приветливо улыбаясь, он помог Виктору снять шинель, повесил ее в большой обшарпанный шкаф, занимавший угол тесного и скромного номера.
Разговор вначале не клеился. Для знакомства обменялись двумя-тремя взаимными вопросами. Сидоров, оказалось, приехал на Урал в командировку и завтра уезжает... В свою очередь он обратил внимание на еще не совсем зажившую после ранения левую руку Виктора.
— Разве вам не дали инвалидность?
Внешне рука выглядела вполне нормальной, но силы в ней еще едва хватало, чтобы продержать всю рабочую смену легкий щиток.
— Нет, почему же... Имею третью группу...— ответил Виктор, удивившись наметанности глаза Сидорова.
— Имеете инвалидность и работаете?! Хотя в этом нет сейчас ничего удивительного... Давайте по случаю встречи выпьем по капельке! Подвигайтесь сюда!
На круглом столике, покрытом газетой, нашлась бутылка водки, черные сухари и банка свиной тушенки.
Выпили, закусили и настороженно замолчали.
Вот тогда-то Виктора и поразил в Сидорове удивительно пристальный взгляд.
«Пригласил и молчит. Почему он молчит?» — подумал Виктор, чувствуя, что хозяин безотрывно наблюдает за ним.
— Расскажите, как там... наши партизаны живут? — прерывая тягостное молчание, спросил он.
— Живут... Неплохо живут...— как-то отчужденно проговорил Сидоров и, помолчав с полминуты, вдруг поднялся:
— А ведь я вас, Курганов, по делу пригласил.
— По делу? По какому делу? — поднялся и Виктор.
— Сидите, сидите... Вот мое удостоверение... Вы служили в отряде Орлиева?
— Да.
Сидоров присел к письменному столу, предложил Виктору придвинуться поближе.
— Вы участвовали в прошлом году в марте в Войтг-озерской операции?
— Да, участвовал.
— В мае из госпиталя 25—27 в Архангельске вы писали письмо в штаб партизанского движения по поводу этой операции?
— Писал... Только не по поводу операции. Я писал об ордене. Меня наградили. Орденом Красного Знамени... Я писал, что не заслужил такой награды, что все это сделал Кочетыгов... Скажите, вы вызвали меня в связи с этим письмом?
— Можете считать так... Расскажите мне все по порядку! Все, что вы видели и слышали в ту ночь, со всеми подробностями...
Виктор начал рассказывать и по первым же уточняющим вопросам понял, что многие подробности Сидорову уже известны. В тот вечер он не придал этому большого значения. Тогда он не мог и предположить, что Сидоров знает их не только по его письму в штаб партизанского движения, а и по показаниям Павла Кочетыго-ва; не мог, конечно, Виктор знать и того, что в ответ на издевательское поведение Сидорова Павел не сдержался и чуть было не дал следователю в морду. Этот человек читал письмо Виктора в штаб. Значит, ему известно было, как относится Виктор к Павлу.
Хотя Сидоров с его многозначительной медлительностью, с какой-то угнетающей рассчитанностью слов и движений был ему уже неприятен, Виктор рассказывал все искренне и бесхитростно.
— Стоп! — остановил его Сидоров и переспросил: — Как только взлетела ракета, сразу от деревни ударили пулеметы? Так вы говорите?
— Да.
— Значит, финны знали о нападении, если они были) готовы?
— Это навряд ли... Зимой по ночам они всегда держали гарнизоны в состоянии боевой готовности.
— Вы говорите, что сигнальную ракету зацепил кто-то из ваших случайно?
— Да, в темноте это было нетрудно.
— Все понятно... Продолжайте!
Пока Виктор рассказывал об отходе отряда вдоль берега озера, Сидоров что-то записывал, и было такое впечатление, что он не слушает, лишь машинально кивает головой. Но как только Виктор начал говорить о решении командира прорываться на восточное побережье и послать к острову разведку, он снова прервал его:
— Вы сказали, что делать проход в минном поле первым вызвался Кочетыгов?
— Да.
— А разве он был минером?
— Нет. Но минеров, кроме меня, не было. Трое погибли под проволочными заграждениями у деревни...
— Почему же вместе с ним вызвались идти и вы? Вы же были ранены?
— Да, но я знал, что Павел не умеет снимать мины,
— Вы уверены в этом?
— Ему никогда не приходилось...
— Вас это характеризует с самой лучшей стороны...
Снова торопливое шуршание карандаша по уже
исписанному листу бумаги, в тишине чем-то похожее на то осторожное и быстрое шуршание лыж по мартовскому насту, когда они с Павлом остались на озере вдвоем.
Дальше началось самое трудное.
Даже наедине с собой, вспоминая последние минуты перед расставанием с Павлом, Виктор ощущал, как мучительный стыд, неловкость, досада на себя мешают ему трезво думать о том, что произошло на озере. С этими чувствами лихорадочно и сбивчиво писал он в штаб партизанского движения на второй же день после вручения ему в госпитале ордена. И все же тогда было легче. Там никто не заглядывал в глаза с таким видом, как будто знает о тебе больше, чем ты сам.
Виктор волновался и с трудом подбирал слова. Говорил, как было, что чувствовал, о чем думал... Чтоб было понятнее, он то уходил в прошлое, в историю взаимоотношений его, Павла и Оли Рантуевой, то забегал вперед, и тогда Сидоров уточняющими вопросами вновь возвращал его к последней сцене на озере.
— Значит, первым предложил нарушить приказ командира отряда Кочетыгов? Как вы думаете, зачем он это сделал?
— Не нарушить... Он просто сказал: «Зачем погибать двоим, когда с заданием справится и один»,
— И вызвался пойти сам?
-— Да, он хотел этого.
— И вы согласились с ним?
— Нет. Я стал спорить.
— Но он мог бы вам приказать. Он был старший.
■— Мог бы,— замялся Виктор.
— Он приказал оставаться или нет? Отвечайте точнее!
— Нет, не приказал...
— Значит, вы сами не захотели? Струсили, выходит?
— Нет, я не струсил,— побледнел Виктор.
— Тут только два выхода... Или он приказал вам остаться, на что он как старший имел право,— Сидоров особенно подчеркнул последние слова,— или вы самый настоящий трус! Третьего быть не может. Что же вы молчите?
— Я собирался рассказать вам все, как было, но вы не хотите слушать меня.
— Вот еще! Я же оказываюсь и виноватым! Что же вы собирались сказать?
Услышав слово «жребий», Сидоров расхохотался.
— Придумай что-либо поумнее. Это рассчитано на явных простаков! — сказал он, переходя на «ты».
«Почему он вдруг переменился? Неужели он и вправду считает меня трусом?» — подумал Виктор. Он уже не знал, продолжать ли ему рассказ? Если Сидоров не поверил в жребий, то в дальнейшее он и вовсе не поверит.