— Что случилось? — встревоженно посмотрел на пего Чадов.
— Выйдем... Дело важное...
— Не опоздай! Скоро трогаемся,— крикнул им вслед шофер.
У столовой, как всегда перед отходом автобуса, было много народу. Виктор отвел Чадова за угол здания, к поленницам дров.
— Тебе придется на денек остаться,— сказал он, еще не зная, как лучше сообщить о новостях.
— Да что случилось? Чего ты тянешь?
Подробно говорить было некогда. Виктор рассказал лишь главное — Павел жив и находится в заключении.
— Вот это новость! — воскликнул Чадов.— Значит, он-таки попал в плен... Ну и казус! Слушай, а ты случаем не знал об этом раньше? — подозрительно прищурился он.— Зачем тебя в лагерь поперло? Какое-то уж больно удивительное совпадение.
— Конечно, не знал... Я и до сих пор в себя прийти не могу. Временами даже не верится.
— Ну и история! Жаль Павла! «Луцеж потяту быти, нежели полонену быти». Помнишь «Слово о полку Иго-реве»? Мудро сказано!
— Орлиев отказался написать в Москву... Я хотел, чтоб мы, все, кто знает Павла, написали туда. А он отказался...
— Разве я не говорил тебе! — усмехнулся Чадов.— Ты не верил мне, ну а теперь сам убедись, каков Тихон на поворотах.
— Ты прав,— согласился Виктор.— Как ни печально, но это так... Черт с ним, обойдемся и без него... Идем! Где твой чемодан? В столовой остался?
— В машине...
— Бери скорей и пойдем. Надо сегодня же, сейчас же написать!.. Подробно, обстоятельно, все, как было!..
По усилившемуся гомону и громким голосам можно было понять, что автобус уже готовился к отправке, Виктор и Чадов подошли, когда шофер уже давал сигналы. Чадов постучал в ветровое стекло, прося подождать, и, неловко помявшись, сказал Виктору:
— Понимаешь, старик, я не могу остаться.
— Что ты говоришь? Почему не можешь?
— Я и так опаздываю... А потом — у меня срочное дело... Организационный вопрос, понимаешь..
— Юрка, всего один день... Завтра ты уедешь.
— Нет, нет, не уговаривай, остаться не могу.
— Может, ты тоже не хочешь?
— Ну что ты, Виктор!..— По тому, как Чадов растерянно и виновато улыбнулся, Виктор вдруг понял, что попал в цель. И эта вечная улыбка неожиданно показалась ему настолько жалкой и противной, что он отвел взгляд в сторону.
— И у тебя хватает после этого наглости в чем-то обвинять Орлиева?! Эх ты... Краснобай!
— Ты зря, Виктор,— тихо отозвался Чадов.
Снова прогудела сирена. Чадов неуверенно сказал: «Ну, до свидания!» — и полез в автобус.
Шофер, обернувшись, подождал, пока он усядется, потом дал сигнал, и машина тронулась. Она уже выезжала на шоссе, когда Виктор неожиданно сорвался с места, догнал ее, побежал рядом, стуча в кузов до тех пор, пока машина не остановилась.
— У тебя есть адреса наших товарищей по отряду? — через окно крикнул Виктор Чадову.— Дай их мне.
Чадов торопливо зашарил по карманам, достал одну записную книжку, другую, начал листать, вынул карандаш, стал быстро переписывать. Шофер и пассажиры недовольно наблюдали за ним, но, понимая, что происходит что-то важное, молчали.
— Да вырви ты их...— не выдержал Виктор.— Зачем они тебе?.. А если потом понадобятся, я их верну.
— Конечно, конечно,— торопливо согласился Чадов.
Несколько старых затрепанных по краям листков перешли через открытое окно из руки в руку, и машина умчалась,
2
Войттозерское отделение связи занимало одну из квартир жилого щитового домика. Все здесь было как на настоящей почте: высокая перегородка с двумя окошечками, стол с образцами почтовых отправлений под стеклом, небольшой коммутатор и даже похожая на фанерный шкаф будка для телефонных переговоров.
— Можно вызвать Петрозаводск?
Сидевшая за барьером девушка надела наушники.
— Что в Петрозаводске?
— Цека партии. Товарища Дорохова.
— А номер не знаете?
■— К сожалению, не знаю.
Ждать пришлось долго. Виктор присел к столу, машинально, не вдумываясь в текст, прочитал лежавшие под стеклом образцы переводов, телеграмм и писем, адресованных в город Краснодар, какому-то Ивану Осиповичу Петрову, проживающему по ул. Советской, дом 64, кв. 5. Он подумал об Иване Осиповиче, как о живом человеке, и даже позавидовал ему. Хотелось верить, что есть на свете этот Петров и, видно, он очень хороший человек и верный друг, если ему так часто пишет, телеграфирует, шлет переводы Николай Сергеевич Кузнецов, проживающий в Петрозаводске, по проспекту Ленина, дом 15, кв. 10.
Изредка мягко жужжал коммутатор. Девушка щелкала переключателем и певуче-однообразно отвечала:
— Почта... Соединяю...
Потом Виктор вспомнил об адресах, оставленных ему Чадовым. Нужных адресов было немного, всего шесть; видно, Чадов впопыхах вырвал лишь первые попавшие на глаза. Они были затеряны среди многих других, ничего не говорящих Виктору, записанных чадовской рукой то убористо и подробно, то размашисто и коротко. Когда попадалась знакомая фамилия, Виктор радовался так, как будто встретил не почтовый адрес, а самого партизанского товарища.
«Чупа, Рудник Светлый. Проккуеву...» — читал он и тут же добавлял: «Здравствуй, Федор! Далеко ты забрался, на самый Полярный круг... Помнишь, как вместе мы разряжали невзорвавшуюся бомбу, добывали взрывчатку?.. А Павел Кочетыгов жив... Жив, понимаешь?.. И мы должны ему помочь...»
«Пудож, Куганаволок. Минину Петру Ивановичу. Ты, конечно, вернулся к себе и опять ловишь своих небывалых куганаволокских лещей... Я не забыл, как в голодные недели травил ты наши души рассказами о рыбацкой ухе. Мы сердились, а ты нарочно расписывал ее с такими подробностями, что и до сих пор мне уха кажется самой вкусной едой».
«Кондопога. Профком бумкомбкната. Ивоеву Алексею Ивановичу... Не сердись, дорогой политрук, что вспоминаю тебя, лишь когда твоя помощь потребовалась. Верь, что никогда не забывал о тебе. А если не писал, то так уж вышло... Виноват я... И перед тобой и перед другими... Ты, я знаю, простишь меня, ты всегда хорошо понимал людей... Да и не обо мне сейчас речь, а о нашем дорогом Павле...»
— Дорохова нет. Будете говорить?
Виктор долгим непонимающим взглядом посмотрел на девушку, потом растерянно спросил:
— А где же он?
— Не знаю. Будете говорить? Скорее.
— Да-да... Буду...
Он поплотнее затворил дверцу кабины, прижал к уху прохладную тяжелую трубку, в которой что-то шуршало, потрескивало, булькало.
— Приемная товарища Дорохова слушает...— Далекий женский голос едва пробивался сквозь шумы.
— Можно Андрея Николаевича?
— Он в командировке... Кто его спрашивает?
— Курганов из Войттозера...
— Вы, может, с его заместителем поговорите?
— Нет, мне нужен Андрей Николаевич.
— Его, к сожалению, нет.
Треск и шумы в трубке, казалось, отсчитывали секунды, одну за другой...
— Может, вы передать что-либо хотите? — вновь послышался женский голос.
— Да, да, передать,— обрадованно закричал Виктор.— Передайте, что звонил Курганов из Войттозера... Скажите, что Павел Кочетыгов жив... Да, да, именно жив... Так и скажите! Андрей Николаевич его хорошо знает... Я потом напишу ему. Передайте это, пожалуйста.
— Хорошо, передам,— сдержанно отозвалась трубка.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В эту ночь до самого утра тускло светились окна в задней комнате дома Кочетыговых. Дождавшись, когда Лена и тетя Фрося улягутся спать, Виктор вывел первые слова:
«Москва, Кремль, Председателю Президиума Верховного Совета СССР».
Он не знал, как нужно писать подобные письма. Вероятно, ему следовало подождать, с кем-то посоветоваться, но ждать он не мог. Ему казалось, что если он сегодня же не напишет в Москву, то это будет таким же отступничеством, какое уже совершили Орлиев и Чадов.
Особенно трудно давалось начало. Он начал письмо, как обычное заявление: прошу вас о том-то и о том-то... Но как только стал приводить доказательства и мотивы, то понял, что без подробного, последовательного рассказа обо всем не обойтись.
Пришлось взять новый лист бумаги. Он по порядку, начиная с детства, описывал жизнь Павла, рассказывал, каким храбрым и самоотверженным был комсомолец из Войттозера, как в 1943 году он целую неделю прожил в оккупированной деревне и собрал очень важные разведывательные данные, как в марте 1944 года Павел, чтобы спасти отряд, пошел на неминуемую гибель, был тяжело ранен, в беспамятстве попал в плен...